Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди

— О, папик! — сказали за спиной. — Ну ты прям везде!

Близко. Слишком близко для рогатки. Ямщик прыгнул в сторону, на проезжую часть улицы, выхватывая заветные субурито. Сквозь него промчался мотоцикл, следом — красная «Ауди», но Ямщик и глазом не моргнул.

Нет, больше он не позволит себя бить.

— Папик, да ты уже не папик! Ты ниндзя! Шо-в-Косухе!

— Кто в косухе? — не понял Ямщик.

— Шо Косуги, дурачина! Ниндзя из кино, мой предок от него фанател. Все фильмы пересмотрел по десять раз. Так и звал: Шо-в-Косухе. Я ему: ниндзя твой не Шо, ниндзя — Сё! Я в Википедии проверила. А предок ржет: «Ни Шо, ни Сё! Натуральный ниндзя…»

Ямщик шагнул на тротуар:

— Ты мне зубы не заговаривай!

— Папик, ты полный отпад…

— Брось биту! Кому сказано? А ну, брось, не то врежу…

Без возражений девица — нимфа Ямщицких эротических снов — присела на корточки, широко раздвинув колени. Пальцы ее огладили биту по всей длине, затем плотным кольцом обхватили узкую часть древка, поерзали туда-сюда. Девица высунула язык, влажный и розовый, как если бы ей вздумалось облизать биту, словно леденец на палочке. Нет, не облизала, а жаль. Бита качнулась и легла на бугристый асфальт, рядом с носками модных кроссовок на светящейся подошве. Присаживаясь и выпрямляясь, девица соблазнительно вильнула ладной, туго обтянутой джинсами попкой. Куцая, до пояса, курточка распахнулась, демонстрируя пару холмиков под серым свитерком. Там, на холмах, под гитарный звон…

Отвлекает, понял Ямщик. Надо быть бдительным. И не мерзнет же, зараза!

— Толкни биту ко мне!

— Да на здоровье…

Краем глаза Ямщик следил за девочкой с зеркальцем. Для нее время остановилось, вернее, до сих пор двигалось по кругу. Губы девочки шевелились (свет мой, зеркальце…), но руки, плечи, спина — все тело, видимое Ямщику над оградой летней не по сезону веранды, оставалось без движения, в плену стоп-кадра. Казалось, девочку ножницами вырезали из реальности, где по дороге едут машины, а в кондитерскую заходят любители эклеров, и усадили терпеливо ждать, пока Ямщик с бой-девицей обустроят свои сложные взаимоотношения.

С грохотом бита откатилась к Ямщику. То есть, толкнули биту к Ямщику, это да, но из-за утолщения на конце бита ушла в сторону, описав дугу.

— Еще раз! Ко мне!

— Не проблема…

Ладно, подумал Ямщик, оценивая второй пинок. Сойдет. Достать рогатку? Нет, тогда я точно сгорю от стыда. Шо-в-Косухе, надо же! Его по-прежнему влекло к девочке, но оставить за спиной девицу в топике — тьфу ты, в курточке! — к которой его тоже влекло, но совсем иначе, Ямщик не мог. Знаем, плавали. Ниндзя, не ниндзя — здравствуй, сотрясение мозга…

Он пихнул биту подальше:

— Ну?

— Что ну, папик? Ты у нас альфа-самец, ты и командуй. Мне прямо тут раздеваться или в тепло пойдем? Все, все, не кипешуй. Шучу я, понял? Хочешь малявку? Забирай, не жалко. Было бы жалко, я бы еще потрепыхалась, а так…

— Что — так?!

Ямщик прятался за грозными возгласами, притворяясь, будто контролирует ситуацию. Монолог девицы остался для него тайной за семью печатями: «Хочешь малявку? Забирай, не жалко. Было бы жалко, я бы…» Выходит, старика она забрала, ведьма, а ребенком брезгует? Или не забрала? И вообще, забрать — это как?

— Ты, папик, кайфоломщик. Ты мне весь фарт нафиг сбиваешь. Там — старый пень, на кладбище пора. Три четверти жизни с ним терять, если не больше. Здесь — калека… К тебе, кстати, эти уже подкатывали? С деловым предложением?

— Эти? Какие эти?!

Должно быть, он выглядел шутом. Колотушки пляшут в руках, изо рта слюна брызжет. Голос срывается, и выходит комическое: «Йети? Какие йети?!» И к девочке тянет, к зеркальцу ее; тянет, тащит, за шкирку волочит, спасу нет…

— Ну, значит, не подкатывали. Если подкатят, гони в шею. Кинут, я по ихним рожам вижу, что кинут. Лучше сам вылезай, своими силами. Короче, я пойду, а? Ты, педофиля, малявку окучивай, а я побуду в поиске. Авось, что-нибудь толковое объявится, в смысле личной жизни… Можно, я биту заберу?

— Нельзя!

— Вредный ты, ниндзя. А я вот тебе хату сдала, не пожлобилась. Я же сперва не разглядела, что там старик! Думала, все, валю наружу. Раздраконю, взбодрю — и вперед, по-быстрячку… Ага, разогналась! Ты живи, не парься, у меня еще хата есть, запасная. И бита запасная, и вообще. Ты тоже обзаведись, мало ли что? Запас карман не тянет. Гуд бай, май лав, чмоки в щечку…

Он провожал девицу настороженным взглядом, пока та не свернула за ателье мод. Бита смирнехонько лежала на асфальте. Надо было позволить, вздохнул Ямщик. Что я за дрянь: и лицей забрал, и биту… Нехорошо вышло. Или хорошо? Я бы позволил, а она подкралась бы, да со спины, с размаху… Отложив моральные терзания на потом, он двинулся к девочке, шаг за шагом чувствуя, как по мере приближения в душе закипает счастливое ожидание, предвкушение великой радости. Чего я жду, удивился Ямщик. Чего? Калека, сказала девица с битой, теперь — девица без биты. Кто калека? Почему калека?!

— Свет мой, зеркальце! скажи…

Он полагал, что девочка сидит на казенном стуле. Он ошибся. Возле столиков вообще не было стульев — всё заблаговременно унесли в помещение. Девочка сидела в инвалидном кресле-коляске. Складная рама из алюминия с эпоксидным покрытием, темно-синий нейлон обивки; литые передние колеса, диаметром втрое меньше задних, изящная подножка, подлокотники, скорее всего, съемные… Если сложить, предположил Ямщик, коляска без труда влезет в багажник автомобиля. Ты из приличной семьи, девочка. Твои родители могут позволить себе выложить полтыщи зеленых баксов за коляску для ребенка, как сейчас принято говорить, с ограниченными возможностями. Я тоже с недавних пор — человек с ограниченными возможностями, я тебя отлично понимаю…

На столе перед девочкой лежал стеклянный шарик — копия маленьких ядер, какими Ямщик запасался для стрельбы. В шарике играла радуга — отблески солнца.

— Да всю правду доложи…

— Правду? — спросил Ямщик. — Какую тебе правду?

И время сошло с круга, потому что он сделал свой выбор.

— Я буду ходить? — задала девочка вопрос.

— Сейчас? Или в принципе?

— Ну, когда-нибудь?

Мир раскололся, как зеркало, в которое ударил камень. Хорошо, не камень — кулак. Так уже было с Ямщиком, когда двойник, втащив его в зазеркалье, разбил зеркало в прихожей, и реальность брызнула осколками, длинными треугольниками, где плясали качучу фрагменты интерьера. В тот раз осколки бритвами исполосовали рассудок Ямщика, и не сбеги он из дома, дело кончилось бы скверно. Сейчас же он не испытывал ни малейшего дискомфорта; напротив, с приятным, чуточку знобящим любопытством следил, как в зеркальных обломках вертится карусель: девочка, девочка, девочка — квартира, двор, парк, больница, салон джипа, школьный класс… Вот! Девчонка, повзрослевшая на год, а может, на два, разговаривала с кем-то. Ее собеседника Ямщик не видел — девочка смотрела прямо на Ямщика, как если бы продолжала задавать вопросы. К черту собеседника! Девочка стояла, стояла на своих двоих — пусть не очень удачно, опираясь на локтевой костыль с ортопедической рукоятью. Ага, вот ребенок сделал шаг назад, переступил с ноги на ногу…