Фокус - Артур Миллер

Толпа на улице уже редела. Мистер Ньюмен вошел в остатки потока, поджидая появления Фреда, и пробрался через двери старого каменного здания, в котором когда-то располагался банк. Он знал внутреннее расположение, потому что был здесь на собрании до войны. Тогда он не задержался здесь надолго, потому что люди вокруг него были чересчур оборваны и раздражены. Но в этот вечер, когда он нашел место и сел, он удивился. Публика в освещенном зале, как показалось, принадлежала в основном к среднему классу. Некоторые пришли целыми семьями. Два священника сидели вместе… справа еще пара. Публика, выражение лиц производили какое-то странное впечатление. Ни в каком другом скоплении людей мистер Ньюмен не наблюдал такой напряженной сосредоточенности на происходящем перед ними. Как только кто-то выходил на невысокую сцену, шеи всех присутствующих вытягивались, и вокруг него раздавался неразборчивый шепот. Он рассматривал сцену, пытаясь найти Фреда.

Высоко над сценой висела пятиметровая фотография картины изображающей Джорджа Вашингтона. Мистер Ньюмен всмотрелся в лицо президента и почувствовал, что его охватывает траурное настроение. Щеки на портрете были такими ярко-розовыми, что пристально смотрящее поверх публики лицо, выглядело забальзамированным. Портрет был задрапирован не менее чем пятьюдесятью американскими флагами разных размеров, которые ниспадали складками к ряду высоких, полных живых цветов ваз в форме урн. Сидящая на раскладном стуле посреди урн женщина заставила его улыбнуться. Женщина была дородной, с полной грудью, у нее был очень ровный нос, а грудь пересекала широкая красная сатиновая лента, на которой золотыми буквами было написано слово «МАТЕРЬ». Вместе с ней на сцене было еще человек пять, которые сидели в полуметре от нее и не разговаривали друг с другом так упорно, как будто поклялись хранить молчание. Возможно официальные лица или что-то в этом роде. Его озадачило то, что с ними не было ни Фреда, ни мистера Карлсона. Он провел взглядом по рядам вокруг себя. Знакомых не было. Он почувствовал себя разочарованным и одураченным…

Исходящая от людей ужасная жара начала обволакивать его как вата. Багровое лицо сидящего слева от него человека было покрыто глубокими, как складки морщинами и пот ручьями стекал по ним вниз к подбородку. Справа от него спокойно сидел очень высокий блондин, который смотрел вперед и время от времени сворачивал и разворачивал лежащий у него на коленях пиджак. Люди приподнимались и, отлепив от ягодиц прилипшую одежду, снова садились. Со всех сторон доносились вздохи, как будто люди предпринимали одну попытку за другой, чтобы начать дышать нормально. Внезапно одним мощным движением вверх зал поднялся… Отец!

Мистер Ньюмен повернулся в кресле вместе со своими соседями и увидел священника. Он был сложен как атлет и широкими шагами шел по проходу между рядами по направлению к сцене. По бокам шло двое похожих на братьев мужчин без пиджаков. На их лицах было одинаковое выражение хмурой настороженности. За ними маршировало полдесятка других мужчин, стремительно, как будто они доставляли в собрание что-то вроде депеши. Толпа наклонялась, волновалась, каждый говорил своему соседу то же, что сосед пытался сказать ему, – что это был священник из Бостона, что это был важный священник из Бостона. «Отец!» Он продолжал улыбаться и приветствовать людей по всему залу. У него была очень толстая шея, которую было трудно поворачивать. Дойдя до ведущих на сцену ступенек, он поднялся наверх, перепрыгивая по две ступеньки зараз, и начал энергично пожимать руки сидящим там позади очень маленькой кафедры людям. Те двое, что вошли вместе с ним стали, как это, по-видимому, было предусмотрено заранее, по самым краям сцены и, хотя, для них были приготовлены стулья, они предпочли остаться на своем месте, стоя лицом к присутствующим. Мистер Ньюмен на минуту забыл о священнике и разглядел этих мужчин. Он не мог пройти мимо того, что они внимательно рассматривали публику и хмурились. Кого они выискивали? Он не мог подавить свое возрастающее беспокойство. У него была работа и сейчас и в будущем, что же он здесь делает? Но, посмотрев в энергичные возбужденные глаза вокруг себя, он вспомнил тех крепких парней, которые разбрасывали мусор по лужайке перед его домом и, в конце концов, решил, что поступил мудро придя сюда. Но эта жара…

Тишина. Аудитория затаила дыхание и на зал опустилась тишина. Священник неожиданно отошел от человека, с которым только что разговаривал и шагнул к кафедре. Он больше не улыбался. До блеска выбритая широкая челюсть была прочно посажена на его крупной голове. Перед ним не было никаких записей, он просто положил руки на кафедру и медленно, даже слишком медленно провел глазами по лицам перед ним. Шло время, а тишина не нарушалась. Как будто должна была сформироваться определенная обстановка. Что-то уже произошло, и этот человек в черном вышел вперед, чтобы разрушить это положение дел. Толпа мысленно потянулась к нему, как к дорожному происшествию. Мистер Ньюмен позабыл все свои размышления. Его рот немного приоткрылся. Он забыл мигать. Он едва дышал.

– Мне не нужно представляться, – внезапно сказал священник. Было так, будто он продолжал речь, а не начинал новую, его потрясающий голос ошеломлял. Казалось, он уже был разгневан и мистер Ньюмен удивился почему.

После этого заявления, священник, как показалось, заглянул в глаза лично каждому слушателю. Он провел взглядом по самым отдаленным окраинам зала и как будто привлек всех ближе к себе. Затем он сдержанно, доверительно улыбнулся и поковырял деревянную кафедру.

– Нет, мне не нужно представляться, – довольно тихо сказал он.

Заинтригованная толпа с некоторым обожанием прыснула со смеху. Мистер Ньюмен тоже посмеялся, правда, немного. Это была странная речь. Он совсем не понимал, что заставило его засмеяться, но был полон решимости разобраться в этом, и продолжал слушать вместе с толпой.

Священник неожиданно громко, на сильном выдохе, ответил залу. – Мне не нужно представляться, потому что вы знаете меня. Я ношу эту одежду и по ней вы узнаете меня!

Зазвучали аплодисменты. Священник поднял руку.

– Люди добрые, я был обязан прийти сюда сегодня вечером в такую чудовищную жару, чтобы принести вам весть из одного города. Города, которым восхищаются мои глаза, но который поносится и распинается теми, кто взращивает ненависть и питается этой ненавистью. Города, который тверд в своих убеждениях о своей независимости, так же как он был тверд в своих убеждениях в другие времена, когда Америка отвергала чай худшей, – я бы сказал самой отвратительной тирании всех времен, тирании, которой не было равных[4]!

Публика взорвалась аплодисментами, как будто в один и тот же миг взлетели тысячи стрел, и одновременно усилился рев голосов.

– Эту весть я принес вам из Бостона!

Прежде чем рев успел затихнуть, зал захлестнула следующая волна.

– Дамы и господа, Бостон очищает себя, Бостон тверд в своих убеждениях!

Теперь волна рева набирала силу над головой мистера Ньюмена. Теперь он понял. Он читал об избиениях евреев в Бостоне. Неожиданное движение сбоку от него… человека слева стоял и, с силой поднимая кулак в воздух и, опуская его, выкрикивал «Это евреи! Евреи!». Мистер Ньюмен посмотрел вверх на его сморщенное и истекающее потом лицо, увидел его глаза и отвел взгляд в сторону. Через мгновение человек сел и мистер Ньюмен ощутил на себе его взгляд. Он слегка повернулся к нему и кивнул. Но тот уже смотрел на священника.