Вурди - Владимир Колосов

— Странно, — пробормотал он.

Ветви за спиной Гвирнуса внезапно зашевелились, и нелюдим торопливо обернулся. Нож сам собой (привычка) оказался в руке. Из-за толстого ствола ели показалась грузная фигура. Гвирнус не сразу узнал в вышедшем из-за дерева человеке Плешивого. А когда пригляделся (бледное, ни кровинки, лицо, дрожащие руки, порванная в клочья рубаха), вдруг рассмеялся, да так, что Плешивый попятился, бормоча:

— Еще один?.. Нет, Гвирнус, нет…

— Ну и рожа у тебя, Плешивый. — Нелюдим резко оборвал смех. — Что, приятеля своего углядел, да? Не я это его, не бойся. («Что ж могло его так напугать? — думал между тем Гвирнус. — Охотник — не повелитель, смерть видел не раз»). Вчера-то все иначе было, помнишь? — продолжал нелюдим. — Или память отшибло? Да не пялься ты, не трону. Пока. А там посмотрим. Где Ай-я?

— Н-не знаю, — пробормотал Плешивый, загнанно озираясь по сторонам, и торопливо прибавил: — Про Ай-ю не знаю. Не видел я ее. Думаю, никто не видел. А там… там, — он показал рукой в глубь леса, — лежит… я видел. Ну этот, не ведмедь, нет.

— Что лежит-то? — усмехнулся Гвирнус. — Рассказывай, не трясись.

— А это еще кто? — уставился Плешивый на выбравшегося из кустов Хромоножку. — Убить его надо, — зло сказал он.

— По шее ему, пожалуй, дать не помешает. А убивать… Зачем?

— А с чего это он тут ходит? Известное дело — повелители по лесу не шастают. Может, он и не повелитель вовсе, а вурди какой?

— Хороши сказки у Гергаморы, да? Только ведь Хромоножка со мной был. А ты в самый раз с этим. Так что, может, ты-то вурди и есть?

— Не помню. Ничего не помню. Помню — страшно. — Плешивый схватился за голову, его мутный взгляд скользнул по Гвирнусу, по Хромоножке, по облепленному муравьями телу Вьюна. — У-у! — вдруг ни с того ни с сего взвыл он. — У-у! Я видел. Там. На пригорке. Мартин. Такой же.

— Мартин?

— Да.

— Пошли. — Гвирнус тронул Хромоножку за плечо.

— Его надо убить, — упрямо повторил Плешивый.

— А тебя? — усмехнулся нелюдим.

Его не беспокоили ни Плешивый, ни убитые неведомым зверем Мартин и Вьюн.

Его беспокоила Ай-я.

1

Она открыла глаза. Над головой, чуть ли не над самым носом Ай-и, болталась грязно-серая тряпка, которая слегка покачивалась на разлапистой ветке ели. С тряпки что-то капало: Ай-я вдруг почувствовала (впервые за последние дни), что ей не только не жарко, но даже зябко, ибо платье ее изрядно отсырело, а пробегающий время от времени ветерок холодил плечи, спину, огромный (Ай-я, едва проснувшись, ощупала: на месте ли) живот. Она лежала свернувшись, насколько это было возможно в ее положении, калачиком; что-то жесткое («Еловая шишка», — подумала Ай-я) впилось в правый бок. Она слегка передвинулась в сторону, пошарила рукой по траве.

И впрямь шишка.

Ай-я отбросила ее в высившийся неподалеку муравейник, с удовольствием наблюдая, как забегали растревоженные нежданным вторжением муравьи. Снова подул ветерок, и сверху (с тряпки) посыпалась мелкая водяная пыльца.

«Ну уж нет!»

Ай-я приподнялась на локте и протянула руку, чтобы сорвать эту грязную тряпку, закрывавшую едва ли не полнеба, но тут же легла обратно, ибо эта грязная тряпка и была небом, а мелкая водяная пыльца сыпалась вовсе не с него, а с тысячи тысяч иголочек, на которых озорно поблескивали едва различимые глазом хрусталики росы.

Да, было зябко, непривычно зябко, но Ай-е даже нравилось это. Она закрыла глаза, глубоко, жадно вдохнула пропитанный влагой воздух. Перевернулась на спину. Широко раскинула руки — она любила так лежать на мелководье, ощущая, как медленно струится, иногда увлекая за собой, иногда просто заигрывая с расслабленным, податливым телом, неторопливая река. Вот и сейчас она купалась в утренней прохладе, а ветер ласково трепал ее волосы, теребил подол платья (а иногда игриво забирался под него), ласкал влажное от росы лицо. По ладони ее ползали муравьи, Ай-е было щекотно, но она даже не пыталась сбросить их — странная нега переполняла ее тело.

«Хорошо!»

И вдруг все переменилось.

Нет, и прохлада была все та же, и ветерок. Вот только чересчур расползались по телу муравьи и щекотка стала неприятной. И трава слишком жесткой. И разорванное в клочья платье больно врезалось под мышки. И во рту появился неприятный, хорошо знакомый Ай-е привкус.

Да, было утро.

Но где-то за спиной пряталась чужая, страшная, беспамятная ночь.

«Я — вурди», — прошелестело в голове, и Ай-я чуть не до крови закусила губу.

Она не спала ночью, она не помнила, как укладывалась спать, она даже не помнила, как и почему оказалась в лесу, не в своей уютной хижине, куда должен был вернуться Гвирнус. Ее Гвирнус. Глупый Гвирнус, который зачем-то побежал к Гергаморе, вместо того чтобы оставаться рядом с ней, с Ай-ей, когда она так ждала его.

«Ждала, да». — И Ай-я снова закусила губу.

Если бы он был с ней. Тогда. Вчера.

Что же случилось вчера?

«Я была вурди.

А вдруг Гвирнус видел меня… такой?»

Нет. Хуже.

Вдруг она убила его?

Ай-я зажмурилась, всхлипнула и, обнимая огромный живот, простонала:

— Гвир!

Снова попыталась вспомнить.

Да, вчера ее хотели убить.

Да, только силой вурди она спаслась из горящей хижины.

Да, потом, в лесу, потеряв человеческий облик…

Ай-я лежала в траве, и тяжелое небо вдавливало ее в землю.

«Кто я? Человек? Зверь?»

Она стиснула зубы.

Она — вурди.

И сын ее будет вурди.

И они никогда не станут людьми.

Ибо жажду вурди не приручить. И вурди — не приручить, как нельзя приручить подкрадывающуюся к человеку смерть. Как нельзя приручить непомерно разросшийся дуб под окном. Как нельзя приручить реку, небо, внезапно налетевший порыв ветра.

И потому вурди должен уйти.

Но как? Все ее существо будет тянуться к людям. К Гвирнусу. Если… Если он еще жив.

Ай-я охнула от внезапно вспыхнувшей боли в животе. Начинались схватки. «Он не родится», — зло подумала женщина.

Неподалеку росла маленькая приземистая осинка, и вурди медленно, на боку (ибо мешал огромный живот и боль, невыносимая боль) пополз к ней…

2

Они вовсе не искали его. Но — нашли.

Мертвый Мартин лежал на пригорке и был слишком хорошо заметен издалека, чтобы они могли пройти мимо. Его поза была спокойной и безмятежной. Казалось, он спал.