Вурди - Владимир Колосов

Потом колдунья получит свое.

И ведь не Питер ее приведет, не Плешивый, не Вьюн…

Он. Мартин. Лучший охотник в Поселке.

Да.

Даже лес, казалось, помогал ему. Деревья росли редко, и ветви уже не хлестали по лицу, и трава не путалась под ногами, и корни не выпирали из пересохшей земли. Бежать было легко. К ночи чуть похолодало, и воздух уже не так обжигал грудь.

Ай-ю и Мартина разделяло уже не больше тридцати шагов. В лунном свете мчащаяся впереди фигура колдуньи казалась неправдоподобно большой. Отбрасываемая ею длинная тень то скользила по земле, то вдруг переламывалась надвое, натыкаясь на редкие стволы сосен, то снова вытягивалась, теряясь в небольших разбросанных там и сям ложбинках.

«Уф!» Мартин оглянулся, вспомнив об отставшем приятеле. Того не было видно — лишь темные, мохнатые фигурки сосен. «Остановился, слабак», — недовольно подумал охотник. Мартин сплюнул и ускорил бег. В азарте преследования он уже не думал об осторожности. Впрочем, лес был настолько редок, что просматривался на добрую сотню шагов вокруг. И в этой сотне шагов их было только двое.

Он.

И Ай-я.

3

— Что?! — Гвирнус аж присел от неожиданности. Ну это уж слишком! — Очень ты мне нужен. Тут. В лесу, — брезгливо сказал он.

— Нужен, — упрямо сказал Хромоножка. — Ты не думай, я сильный, во! — и согнул руку в локте, отчего под рубашкой вздулись и впрямь приличные мускулы.

— Ну-ну, — хмыкнул Гвирнус, мысленно ругая себя за то, что не треснул повелителя по шее сразу, как только тот появился. Теперь будет зубы заговаривать. Почище самой Гергаморы. Про сны. Про лосяков (мало ли их нынче в Ближнем лесу? Небось от огня, от пожарища не один лосяк побежит. Тут что-нибудь и почище ведмедя объявиться может). «Вот ты этому дурню и скажи, — усмехнулся своим мыслям нелюдим, — так он до конца жизни за тобой хвостом ходить будет. Гм, велено ему, видите ли. Со мной. А! Каково! Тьфу!»

— А что, и впрямь что похуже лосяка заявиться может? — вдруг задумчиво спросил повелитель.

— Гр-р-бр… — издал нечто нечленораздельное нелюдим. Вот уж повелитель — повелитель и есть. Шарит в голове, будто в своем огороде.

— Это правда, — кивнул Хромоножка, — не приучены мы. Так ведь чего хорошего-то? Нам ведь и жен-то иметь нельзя. Я что, от хорошей жизни чужих лапаю? Да и как? Безобидно, поди. Ну там за задницу щипнуть. Юбку задрать. Ножку погладить. Некоторым нравится. Так ведь и все. Другой-то радости нет. Вам-то, обыкновенным, хорошо, — мечтательно произнес он, — и в голову всякая дрянь не лезет. И на ночь глядя чужие кувшинчики, гм, таскать не надо. И бабы вон — пожалуйста, бери — не хочу. А я чуть на титьки чужие гляну, так сразу, опять же, вешать. Вон, был среди наших, сказывают, один бедолага, так его раз десять в старые добрые времена за ноги да на сук, что повыше. Дней по пять, бывало, висел. А упрямый был — не обращался. Висит, красный весь, опухший, вроде как и не живой почти. Ну, рассказывают так, а бабы только ходят вокруг да потешаются. Хоть бы пожалел кто. Да вот навроде тебя.

— Очень надо, — насупился Гвирнус.

— Нет, я правду говорю. Что, я не чувствовал, что ли? Ты тогда, у дуба, хотя и не любишь нашего брата, а пожалел. Ну, гм, может, и не пожалел вовсе, а просто не понравилось тебе все это. А впрочем, лучше б уж я повисел. Что с того? Неприятно, конечно; так ведь нам, повелителям, что? На роду написано, да. Высунулся чуть — и пожалуйста!

«Ну, пошел языком чесать!» — недовольно подумал нелюдим.

— Извини, — буркнул Хромоножка. — Мне ведь это… поговорить-то не с кем.

— Так ведь и я не любитель болтать. Попусту, как ваш брат, — проворчал нелюдим, — треснул бы я тебе, хоть по шее, честно говорю; только уж больно убогий ты какой-то. Ты ведь и ответить не сможешь, что толку увечного бить? А?

— Повелитель я, — насупился Хромоножка.

— Одно только и знаешь. Повелитель. Повелитель. Ну и иди отсюда, повелитель, — брезгливо сказал нелюдим.

4

Он и Ай-я.

Еще — Поселок.

Еще — лес, река, небо, звезды. Иногда похотливо тянущая свои серебристые лапы (в окна хижины, по полу, по подушке к лицу Ай-и) луна.

— Брысь! Пошла вон!

Иногда он готов был ревновать ее ко всем.

К цветам, чьи запахи были куда приятнее, чем запахи его грубого, зачастую немытого тела. К реке, которая ласкала маленькие упругие груди так, как никогда не сможет ласкать их грубая, мозолистая ладонь. К солнцу, потому что оно имело наглость светить для нее. К маленьким пушистым кроликам, ибо она, Ай-я, питала к ним какую-то особенную любовь.

Он и Ай-я.

Еще — разговоры.

Еще — косые взгляды («Я колдунья, да?»), суеверный страх, приставучие повелители, иногда — сказки Гергаморы, от которых почему-то становится не по себе.

Много чего.

Чужого. Душного, как летний полдень. Склизкого, как шляпка поганого гриба. Пустого, как глаза дармоедов повелителей. («Впрочем, кто сказал, что у них пустые глаза?»)

Он и Ай-я.

Ибо он не ревновал ее ни к кому.

Ибо это он, грубый, несдержанный, нелюдимый, ленивый (когда дело доходило до прополки дурацкого огорода или починки покосившейся изгороди), в общем-то Гвирнус Гвирнусом (другого имени и не подберешь), но именно он готов был стать для нее и лесом, и рекой, и небом, и звездами, и этими несносными (ох уж их ароматы) цветами, и даже кроликами — лишь бы этого захотела она сама…

Гм… Только вот не этаким слюнтяем повелителем, да…

5

— Ты ее не найдешь, — внезапно сказал Хромоножка. — Темно больно. Да и далеко она. Я чувствую. Не надо ее искать. Утром надо.

— Гм… утром. — Нелюдим и сам понимал, что повелитель в чем-то прав.

— Найдут ее, — буркнул он.

— Не… — уверенно сказал Хромоножка. — Ты нам, повелителям, не веришь, я знаю. А зря. Скорей тебя найдут — не ее. Вот и затаись. Поспи, что ли. Я посторожу.

— Посторожишь, как же! — усмехнулся нелюдим.

— Так ведь не по своей воле, — грустно сказал Бо.

— Заладил, тоже мне. Не по своей, ха! — ворчал Гвирнус. — Где ж она, не своя? Других-то не бывает.

— Много ты знаешь.

— Да уж побольше тебя!

— Слушай, может, ты того, пожрать хочешь, а? У меня тут есть… — Хромоножка торопливо полез в оттопыренный карман рубахи. — Во! — Он вытащил изрядно помятую лепешку: — Бери!

— Это?

— Бери же.

В животе забурчало. Гвирнус и впрямь целый день ничего не ел. «Надо было хоть у Гергаморы отвару хлебнуть», — подумал нелюдим. Однако голод голодом, а брать протянутую повелителем лепешку он не спешил.