Сквозь огонь - Евгения Овчинникова

– Это был сторож?

– Нет, сторож старый. Я пошла домой через калитку, которая сзади школы, и там… там…

Она снова разрыдалась – и плакала долго. Леня выбежал из кабинета и скоро вернулся, держа в руках граненый стакан с водой. В кабинете запахло валерьянкой. Вера взяла стакан, выпила все до дна, вытерла рот рукавом.

– Послушай, Вера. – Она подняла глаза. – Сейчас я вызову врачей, они осмотрят тебя. Потом мы вместе напишем заявление. – Он наклонился к ней. – Я тебе помогу. Понимаешь?

Она молча смотрела на руки.

– Медики возьмут анализы.

– Меня будут осматривать?

– Да, это нужно, чтобы…

– И все узнают?

– Нет. Вряд ли. Только если кто-то проболтается.

– У нас все сразу узнают, – слабо, но уверенно сказала Вера, и я поняла, что тогда, в ту самую секунду она приняла решение, которое потом привело ее на крышу малосемейки.

– Она боялась, что люди узнают. А у меня не хватило ума придумать что-нибудь другое, – сказал Леня в реальности.

– Что было потом? – устало спросила я.

У двери стояла призрачная Вера. Красивая, с красными волосами. В руках она держала сердце, еще теплое. Оно билось, и капли крови падали на пол. Я залилась слезами, понимая, что призрак держит в руках мое сердце. Вера улыбнулась и сжала его. Кровь закапала сильнее, тонкой струйкой полилась на пол. А мое настоящее сердце остановилось, и слезы ручьем потекли по лицу.

– Она ушла.

– Ты ее отпустил?

Он пожал плечами:

– Не силой же держать.

– Ты мог уговорить ее.

– Если бы я знал, что все так выйдет!

Я хотела, чтобы Леня заплакал, признал, что он виноват, проклял самого себя, но ничего не произошло. Он сидел и смотрел в окно. Солнце уже зашло, и от красного заката осталась только полоска света.

– Ты потом встречал ее?

– Один раз. Меня вызвали на драку. Какая-то компания, все бухие в говно. И она там с ними… Она была уже как… с этими жуткими красными волосами, худая и бледная. Притворилась, что не знает меня, даже не смотрела в мою сторону. Кого-то мы забрали в отделение, а ее я отвез домой, довел до квартиры. Знаешь, я все время об этом думаю. И до того, как ее нашли, она постоянно мне снилась. То как раньше, то вот такая, с красными волосами. Смотрела на меня. Близко не подходила, поодаль стояла и смотрела этим своим взглядом… исподлобья. И я всегда понимал, даже во сне, что она чего-то от меня хочет. Чтобы я сказал.

– Ты и должен был сказать. Тогда.

– Мне было девятнадцать. Откуда мозги-то.

Он потер лицо рукой, спросил:

– А ты? Лучшая подружка? Ничего не знала? Не заметила?

Я вытерла глаза. Слезы и замедленное кино отняли последние силы.

– Ты тоже думаешь, что она прыгнула сама?

– Говорила с теткой-детективом?

Я кивнула.

– Я видел фотографии. Не успел посмотреть на нее в морге – был на пожарах.

– И что?

– В протоколах в таких случаях пишут – следов насильственной смерти не обнаружено.

– Это точно?

Леня отрицательно покачал головой.

– А сейчас можно узнать, кто это был? Тогда, зимой, и потом, на крыше?

– Теперь-то уже кому это нужно.

– Мне, – ответила я, встала и повторила. – Мне нужно. Мне.

Леня ничего не ответил, а за окном на черноте неба взорвались яркие цветы праздничного фейерверка.

В палатке было слышно, как отец рассказывает очередной анекдот:

– Высылает, значит, Василь Иваныч чукчам водку и красную икру. Они ему потом пишут: «Здравствуй, дорогой Василь Иваныч! Водку мы твою выпили, а морошку, значит, выбросили. Рыбой воняет, однако!»

Отец загоготал так, что замолчали утренние птицы. Игорь Петрович тоже смеялся, хотя я в анекдоте ничего смешного не видела. Может, потому, что слышала его с детства.

Они встали с рассветом, но в тайге было темно. На озеро опустился влажный туман, осел росой на траве и палатке. Я еще не выходила наружу, но знала, что все именно так, любым летним утром было так. Туман превращался в морось или росу. Я лежала в спальнике, из которого даже после стирки не выветрился запах костра и хвои, и прислушивалась, как отец и Игорь Петрович разводят огонь и ставят закопченный чайник.

Они явно симпатизировали друг другу. А я непрестанно, даже во сне, испытывала стыд за отца, за его золотые зубы, татуировки, повадки зэка. И за себя тоже, но за себя – гораздо меньше. Я не хотела вставать, лежала и слушала, как шутит отец, как поет прямо над палаткой тонкий птичий голосок, и как капли шлепаются на брезент, собираются в небольшую лужицу в провале и оттуда скатываются на землю.

Игорь Петрович громко смеялся над байкой отца о метровом лососе, якобы пойманном в восемьдесят восьмом году. Отец рассказывал, как вытащил лосося в лодку и пытался «укокошить», но лосось сломал ему руку. Показывал Игорю Петровичу сгиб локтя и шрам, который оставила гигантская рыбина. Я знала, что в восемьдесят восьмом отец сидел в тюрьме за грабеж и что руку он в самом деле ломал, но не рассказывал мне, когда и как.

– Дети, вставайте, пора идти, – заглянул в палатку Игорь Петрович.

Мы с Сергеем какое-то время сидели на пенках, рассматривая друг друга. Потом вышли к озеру, чтобы умыться. Было светло, солнце уже выглянуло из-за сопки и слабо пробивалось сквозь толщу деревьев. Я зачерпывала ладонями ледяную пахучую воду, и она, колыхаясь, касалась моих кроссовок, и листья на дне слабо шевелились, а чуть дальше сверкали серебряные рыбьи спины.

Мы двинулись на север хребтами сопок – там лес был более проходим, чем в заросших распадках. В некоторых местах внизу виднелись островки бурелома, где смешивались живые плодоносящие лианы и сгнившие деревья, щерились острыми ветками сухие кусты, а сквозь них проглядывали робкие голубые цветы. Сверху такие острова казались колтунами в волосах. Хотелось взять гигантскую расческу с крепкими зубьями и вычесать все мертвое из живой зелени.

Мы молча шли несколько часов. Отец с Игорем Петровичем – впереди, мы с Сергеем – следом, друг за другом. Иногда менялись местами. Мы оба с непривычки почти сразу устали. Сергей часто останавливался и поправлял свои белые кроссовки, которые уже порядком перепачкались, и в зазор между подошвой и верхом забились сосновые иголки. Они торчали угрожающе, как иглы дикобраза. Его обувь в моем представлении была прекраснее Золушкиных туфелек и не подходила для ходьбы по тайге. Мы шли все медленнее. Наконец Сергей присел на камень, подпиравший толстый еловый ствол, развязал шнурки и с трудом снял правый кроссовок. Белый носок был в крови, как и обувь изнутри. Сергей снял носок. На пятке оказалась кровавая мозоль, содранная кожа свисала розовой тряпочкой.