Сквозь огонь - Евгения Овчинникова

Она уже оборвала леску, из ее губы торчал крючок, она билась, подпрыгивала. Я забежала со стороны озера и что было сил пнула рыбину ногой от воды. Она ударилась о грудь Сергея, снова упала на землю и забилась. Он бросился, придавил сазана к земле, перехватил поперек туловища, загребая ногтями землю, и, прижимая к себе, побежал к лагерю. Я поняла, что мы забыли ведро, но оно бы сейчас не помогло. Сергей подобрал с земли камень, прижал рыбу коленом к земле и сильно ударил по голове. Отпустил, отполз. Из жабр рыбины потекла кровь. Она выгнулась дугой, застыла полукругом, потом медленно расправилась и замерла, глядя одним глазом вверх.

– Умерла, – сказал Сергей.

Его взлохмаченные волосы, лицо, руки, одежда и белоснежные кроссовки были в грязи.

– Часто рыбачишь, я смотрю? – спросила я.

Он не ответил.

Мы захватили ведро и вернулись на прежнее место. Пока не стемнело, наловили еще сазанов и карасей, помельче. Потом почистили и распотрошили их на берегу у лагеря. В наших сумках я нашла крупу, картошку, бутыли воды из-под крана, которые мы захватили для питья. Разожгла костер, воткнула у него по бокам маленькие рогатины, на которые положила железную перекладину с котелком. Сначала мы сварили крупу, потом добавили картошку, в конце – рыбу. Уха пахла невообразимо, страшно захотелось есть. Я достала старые пластмассовые миски и ложки. К тому времени стемнело. Мы молча ели при свете костра, сидя прямо на земле – складных стульев я не нашла. Я порадовалась, что уже темно и Сергей не видит, какие затертые, старые у нас миски, какие борозды процарапаны неизвестно кем и когда в ложках.

Когда мы наелись и дремали у костра, вернулись родители. Они шумно вывалились из тайги и подошли к нам, горячо дышащие, возбужденные.

– Ну, ребята, чушки на лежке, тропу их нашли! И оленьи следы видали, ходит кабаньей тропой на воду. Завтра будем брать!

– Погуляли хорошо вчера, я смотрю? Рассолу выпей. – Отец сочувственно смотрел на меня.

Он вышел из комнаты, оставив на тумбочке граненый стакан с мутной жидкостью. Я с трудом привстала и трясущейся рукой потянулась к рассолу. Поднесла стакан ко рту, глотнула, потом жадно выпила все остальное. Сухость во рту уменьшилась, в желудке стало прохладно. Я сидела на кровати, глядя на стену прямо перед собой и гадая, откуда у отца самый настоящий рассол из-под соленых огурцов, не маринованных магазинных, а домашних. Он снова заглянул в комнату.

– Слышь, я на пару дней на рыбалку с Димычем сорвусь. Ты же обратно не собиралась?

Я не смогла ответить, только отрицательно помотала головой, и перед глазами побежали черные пятна.

Отец был причесан и принаряжен. Если он и собирался на рыбалку, то явно не сейчас и не с Димычем. В днях я потерялась, но припомнила, что сегодня вроде воскресенье.

– Ты, эт, тут сама хозяйничай. Вернусь, может, на охоту съездием? Или на рыбалку.

– Можно и на рыбалку, – прокаркала я.

– Хорошо отметили-то?

– Угу.

Он вышел из комнаты. Я упала на подушку и закрыла глаза. Тошнило. Отец вернулся со стаканом, в котором шипела таблетка аспирина.

Я несколько раз садилась на кровати и снова ложилась, проваливаясь в бредовый сон, в котором кружились гробы и подвенечные платья, испачканные землей, злое лицо директрисы и огромные плоские телевизоры. Один из них упал на меня, и я проснулась. Комната то сужалась, то растягивалась, то закручивалась в воронку. На потолке люстра с пятью лампами вертелась, как вентилятор, и от одного взгляда на нее бросало то в жар, то в холод. Желудок с рассолом и шипучим аспирином сжимался и разжимался, видимо воображая себя сердцем, качающим кровь. Желудок-сердце. Может, использовать этот образ в веб-сериале? Но тут люстра закрутилась с новой силой, и меня опять затошнило.

Я закрыла глаза и лежала, пока бредовые видения не стали совсем уж живыми и пугающими. Надгробные кресты тянули ко мне деревянные лапы, горела тайга, я стояла в ней, тоже горела и звала на помощь, но никто не приходил. Я просыпалась от собственного крика. Обои на стене извивались, гигантские розы роняли лепестки и хищно улыбались.

В очередной раз я проснулась с мыслью о Лене. Пора идти к нему и спрашивать, что случилось девятнадцать лет назад. Мне было по-прежнему плохо, но лучше, чем утром. Люстра больше не крутилась, обои стали просто обоями. Я встала с кровати и открыла окно. Успокаивающий вид на частные домики. Кое-где из труб вьется дымок – бани топятся.

В ванной я посмотрелась в зеркало. Несмотря на жуткое похмелье, выгляжу отлично. Ни мешков под глазами, ни отеков. Только руки дрожат и полопались сосуды в глазах, но последнее можно исправить каплями. Я с трудом попала пастой на щетку, почистила зубы. Зеркальные блики и яркие рисунки на кафеле в ванной прыгали в глаза, ослепляли, приходилось зажмуриваться и дышать глубоко, но с закрытыми глазами я теряла ориентацию и начинала падать – и открывала их, чтобы все повторилось по кругу.

Потом полезла в душ. Вода казалась то кипятком, то ледяной. Так и не разобравшись, на самом это деле или глюки, я вымыла голову. Стало легче. Отец оставил мне пачку «Доширака» на столе. Я усмехнулась, вспомнив, что «Доширак» считается в Гордееве верным средством от похмелья.

«Укаталась в хламину» – такими словами местные описали бы мое вчерашнее состояние.

Я оделась и даже накрасилась. День уже переломился пополам, и солнце, хоть и стояло высоко, немного померкло и стало катиться вниз.

Я пошла в управление через главную площадь. Еще издалека услышав музыку и зазывные голоса ведущих, вспомнила, что сегодня – День города. Гордееву исполняется сто лет. Праздник закатывают самый грандиозный, приезжает даже губернатор, а из Москвы выписали певца, молодость и популярность которого пришлись на девяностые.

Я хотела только посмотреть на праздник, потом сразу пойти к Лене – наверняка он у себя или в патруле, в управлении точно знают.

На площади строились колонны для праздничного парада. Их было много, по одной от каждой сколько-нибудь серьезной организации. Два человека в начале самой большой колонны держали растяжку на двух шестах: «ОАО „Полифем“». За названием завода шли растяжки поменьше, но тем же шрифтом: «Сборочный цех», «Токарный цех», «Учебный цех». Были другие колонны, поменьше, но все равно большие: хлебокомбината, молочного завода. Кроме растяжек с названиями, у них были транспаранты: «Хлеб – всему голова!», «Без молочки жизнь не та!», «Булки и баранки, хлеба полбуханки!» и много других, смешных и не очень. Управление по налогам и сборам Гордеева, администрация Гордеева, коммунальные службы Гордеева. За ними шли небольшие компании: колбасный цех и ИП Белобородько – кажется, пельмени делают. Был даже магазин электроники и совсем крошечный десант с растяжкой «ИП Сидоренко», а ниже – «Блинка». Под растяжкой стояли позавчерашние поварихи и нерасторопная официантка, все они лоснились и выглядели довольными собой. Был даже «Виртуальный город Gordeev.net».