Воспоминания бабушки. Очерки культурной истории евреев России в ХIХ в. - Полина Венгерова

Пробило двенадцать. Приглашения друзьям и знакомым были разосланы рано утром, и многие гости уже прибыли. Зазвучала музыка, и в свадебный зал вошли наши родители, серьезные, взволнованные, с глазами, полными слез. Моя сестра не была писаной красавицей, но ее статность, гордая посадка головы, высокий лоб, выразительный взгляд говорили об уме и проницательности. Серьезность момента, казалось, окружала ее каким-то романтическим ореолом, строгие черты лица выражали покорность и смирение, которых нам так недоставало в ней в последнее время. Между тем отец уже повидался с женихом в гостинице, где тот остановился, и мог с уверенностью сказать сестре, что это весьма приятный и любезный молодой человек. Под звуки подходящей к случаю музыки, как и положено, трогательной до слез, родители вывели невесту на середину свадебного зала, где на ковре стояло кресло со скамеечкой для ног. Выпустив из своих объятий, они усадили ее в это кресло, и она осталась сидеть в нем, задумчивая, погруженная в себя, полная ожидания, радостного возбуждения и тревожных мыслей об узах, которыми связывает себя на всю жизнь. Ах, жизнь женщины! Как много стоит за этими словами! Отец удалился, но мать и все мы, в своих богатых платьях и украшениях, остались рядом с ней. Через некоторое время слуга доложил из передней, что жених подъехал к нашему дому. Мать встала и бросила озабоченный, но полный материнской гордости взгляд на побледневшую невесту, неподвижно смотревшую перед собой. Она еще раз подбодрила дочь и перешла во второй салон, чтобы приветствовать дорогих гостей. Отец встретил их уже в передней, обнял и поцеловал жениха и провел его к матери, которая по тогдашнему обычаю не имела права выказать свою радость или удовлетворение ни рукопожатием, ни поцелуем. Но, судя по ее взгляду и взволнованной речи, она осталась довольна. Жених, похоже, обратил мало внимания на нежное объятие отца и дружеские слова матери, его взгляд напряженно и нетерпеливо искал ту, по ком тосковало его сердце. Он не замечал стоявших рядом гостей, пытаясь поверх голов разглядеть ту, что сияла ему навстречу, как звезда его будущей жизни. Вслед за отцом гости направились в свадебный зал. Моя сестра поднялась с кресла и предстала перед женихом во всем своем великолепии. Она глядела на него так пристально, что он вынужден был опустить перед нею взгляд; сразу стало ясно, что он был человеком податливым, мягким и незлобивым, а сестра моя, хотя и отличалась некоторой сентиментальностью, имела натуру здоровую, холодную и светлую, как зимний день. Но и жених с невестой, даже в столь торжественный момент, по тогдашнему обычаю не имели права на рукопожатие. Однако весь ее облик подействовал на него электризующе; едва владея собой, он бормотал нечто невразумительное, а она отвечала ему спокойно и с достоинством. Молодым было позволено перейти во второй салон, сначала в сопровождении родителей. Впрочем, родители вскоре удалились, чтобы молодые люди наконец-то могли поговорить друг с другом без свидетелей. Если где-то оправдалась крылатая фраза: «Пришел, увидел, победил!» — то именно здесь! Не прошло и получаса, как сияющая от радости пара возвратилась в свадебный зал.

Все общество в приподнятом веселом настроении поспешило сесть за завтрак. Гости все прибывали и прибывали, а так как дело происходило осенью, когда дни короткие, то приходилось поторапливаться.

Пробило три часа. В свадебном зале шли танцы, и невесту тоже вовлекли во всеобщее веселье, что по тогдашним понятиям было вполне в порядке вещей. Жених испросил для себя позволения поглядеть на танцы, и ему было разрешено остаться в свадебном зале, но не надолго. Мать в таких случаях проявляла большую снисходительность, чем отец. Она уселась в углу и указала будущему зятю место рядом с собой.

Танцы и веселье продолжались примерно час, затем моя мать попросила жениха удалиться. Что он и сделал, отвесив низкий поклон и улыбнувшись невесте. Теперь начался обряд так называемых проводов. Под тихие звуки музыки с головы невесты снимают венок и фату, и женщины и подруги расплетают волосы невесты, сегодня специально заплетенные в мелкие косички, и распускают их по ее плечам. Гости, только что весело плясавшие, затихают. Всех охватывает грустное настроение. Бадхен[224] (наемный организатор торжеств) напоминает невесте, что сегодняшний день — важная веха, поворотный пункт на ее жизненном пути и должен быть столь же священным для нее, как Судный День. Она должна молить Бога простить ей ее грехи.

В те времена евреи полагали, что родители отвечают за грехи каждого из детей до его вступления в брак. Но со дня свадьбы каждый отвечает за себя. Моей сестре не требовалось напоминать об этом. Ее искренние слезы так и текли ручьем. После речи бадхена местный раввин ввел в свадебный зал жениха, которого сопровождали родители и гости. Со стоявшего наготове подноса, наполненного цветами и хмелем, жених взял фату и накрыл ею голову взволнованной невесты. Все, кто стоял вокруг, осыпали пару цветами и хмелем, и еще примерно полчаса прошло под веселую музыку, среди громких поздравлений и объятий. За это время невеста сняла тяжелый свадебный туалет, надела легкое светлое платье, накинула мантилью и поправила фату. Теперь пора было отправляться в синагогу, но не как нынче, в экипажах, а пешком по улицам, подчас очень грязным. Евреи считают свадебный обряд общественным событием, поэтому он проходит под открытым небом. Народ должен иметь возможность видеть невесту и жениха — а вдруг кому-нибудь известно, что кто-то из брачующихся уже женат!

После «проводов» жениха под звуки марша привели к синагоге и поставили под раскинутым там балдахином хупе[225]. Потом, под звуки того же марша, препроводили туда невесту, и «провожалыцицы» и сестры поставили ее слева от жениха. Музыка умолкла. Началась церемония бракосочетания. Шамес (синагогальный служка) наполнил вином стакан. Одному из уважаемых гостей оказана была честь благословить вино. Когда он умолк, шамес подал жениху кольцо. Тот поднял его вверх и со словами «Харей ат мекудешес ли бетабаас зе кадас»[226] (они предписаны законом и произносятся в определенном ритме) надел кольцо на указательный палец правой руки невесты. После этого над кубком вина были провозглашены так называемые шева брохес — семь благословений, восхваляющих добродетели и благородные порывы человеческого сердца: любовь, дружбу, верность, братство супружеской пары и т. д.

Затем вслух было зачитано ксуве[227] (брачное свидетельство). Звучало оно так: «Податель сего господин Н. берет в жены подательницу сего госпожу Н. Он обязуется быть ей мужем, кормить ее, одевать, как приличествует ее сословию, и оберегать. Она получает от господина Н. тридцать золотых монет». Ксуве вручается невесте здесь же, под балдахином хупе. После окончания молитвы над стаканом вина молодые должны выпить вино, а стакан кладется на землю и жених разбивает его ногой! Свадебные гости кричат «Мазлтов!»[228] (Желаем счастья!), и молодожены рука об руку отправляются домой, сопровождаемые оглушительной музыкой фанфар и всей собравшейся у синагоги публикой. Особенно весело пляшут старухи, ведущие свой хоровод как можно ближе к молодоженам, ибо развлекать жениха и невесту считается богоугодным делом. Танцы продолжаются на всем пути к дому. Тут музыка замолкает, и нужно глядеть в оба и всячески содействовать тому, чтобы невеста первой переступила порог. Ведь старое суеверие учит, что тот из супругов, кто ступит на порог первым, всю жизнь будет главенствовать в семье. Все женщины снимают свои украшения и кладут на порог, а молодые должны через них перешагнуть. У нас все происходило чинно-благородно, но в простом народе часто в этот момент начинается рукопашная между родственниками невесты, пытающимися завоевать подступы к дому для своей подопечной, и родственниками жениха, совершающими тот же маневр.