Семья в огне - Билл Клегг

В тот же день, сразу после звонка в офис Джорджа, она позвонила в «Американские авиалинии» (номер был на задней обложке библиотечного журнала о путешествиях) и купила билеты из Хартфорда, Коннектикут в Атланту, Джорджия. Впервые в жизни. За всю свою жизнь Лидия ни разу не летала на самолете и не ездила на поездах.

А спустя три дня она обнаружила в почтовом ящике конверт с вашингтонской маркой. Прочитав короткую записку от Мими Лэндис, нацарапанную второпях на листке из гостиничного блокнота – с адресом и контактным телефоном гостиницы, где жила Джун, – Лидия вновь позвонила в «Американские авиалинии». Продиктовав номер своего заказа, она спросила, нельзя ли поменять билеты и сперва слетать в другое место. Нетерпеливая девушка на другом конце провода спросила: «Куда?», и Лидия ответила: «Сиэтл, Вашингтон».

За окнами грохочет океан. Она полностью одета, даже жакет не сняла, и лежит на заправленной кровати. Что-то ее разбудило. Она напрягается и приоткрывает глаза. Узнает комнату, видит чуть забрезживший за шторами свет. «Я на месте», – думает Джун и успокаивается. Подминает под себя подушку, сворачивается клубочком и вновь погружается в сон.

Хлопает москитная сетка. Наступило утро. Складной деревянный стул, на котором она уснула, покрыт росой. Тело ломит от холода и влаги. Люк вернулся. Она встает, потягивается и выходит на лужайку, где четыре года назад впервые его увидела: он пришел убирать ветки после разыгравшейся тропической бури. «Катастрофа», – сказала тогда Джун, а он замер, посмотрел на нее и ласково, но авторитетно, словно обращаясь к ребенку, ответил: «Да нет, бывает и хуже, поверьте». Она помнит, как потрясло ее лицо Люка – будто ей показали скульптуру, инсталляцию или картину, настолько прекрасную и волнующую, что она растерялась и поначалу не понимала, куда смотреть. Бровь, предплечье, скула, шея, нижняя губа, глаза, бицепс, родинка… А самое красивое – шоколадная кожа. Никогда прежде ее так не потрясала красота мужчины. Женщины – да, случалось. Какое-нибудь редкое и необычное сочетание волос, цвета кожи, ракурса и света среди геометрии тканей и украшений. Но в этом мужчине в линялой зеленой футболке и потертых «ливайсах», в этом человеке, пришедшем чистить ее лужайку, так причудливо сложились красота и физическая сила, кость и кожа, что Джун лишилась дара речи. «Нет-нет, это самая настоящая катастрофа», – пробормотала Джун, и Люк, прежде чем ответить, улыбнулся.

Она идет по лужайке и вспоминает тот день. Как они стояли среди упавших веток за секунду до встречи. Лишь сейчас, когда все ее тело ломит после странной ночи на свежем воздухе, она понимает, какой это был редкий и счастливый момент. До сих пор она принимала их роман как данность, а любовь Люка – как неудобство, нежелательное обстоятельство, непрошеное счастье. В первую же секунду их знакомства она назвала его катастрофой. Опять ошибка. Столько времени потрачено зря! Зачем она не подпускала его к себе?..

Пройдя половину пути от шатра к дому, она хочет окликнуть Люка – и лишь в последний момент вспоминает о спящих наверху родных. Ничего, сейчас она все ему скажет. Надо только подняться на крыльцо, открыть дверь, войти в кухню – в спальню, в гостиную, в уборную, где бы он ни был. Она найдет его и впервые улыбнется без намека на раздражение, нетерпение или страх.

Джун слышит его стремительные шаги по дому. Он что-то кричит – кажется, ее имя, но отсюда не разобрать.

Она попросит у него прощения. И скажет «да».

Дорога от Абердина до Моклипса тянется вдоль океана, однако сквозь туман ничего не разглядеть. Грузная и коренастая девушка за рулем такси сказала, что путь займет минут сорок пять, но машина еле ползет в густом тумане и едут они уже больше часа. Девушку зовут Риз, на голове у нее (судя по всему, бритой наголо) коричневая бандана. В салоне пахнет табаком и апельсинами. Лидию тошнит. По радио крутят одну из ранних песенок Мадонны – про то, как она хочет окутать кого-то своей любовью («с ног до головы, с ног до головы!»). Неужели она впервые услышала эту песню больше тридцати лет назад? И где именно? В «Пробке», с Эрлом? Или позже? Мир за окном белесо-серый, мутный – таким же он был, когда она садилась в автобус в Сиэтле. Почему-то только сейчас (когда ее спросила об этом Риз) она подумала, что могла бы взять машину напрокат. Интересно, так теперь все делают? Так принято? Видно, в Уэллсе она вела настолько тихую жизнь, что понятия не имеет, как нынче устроен мир. Лидия проводит рукой по чемодану, во внешнем кармане которого лежит несколько папок с фотографиями, газетными вырезками и школьными дневниками Люка. Чемодан этот она купила накануне, в секонд-хенде при больнице. На колесиках и со складной ручкой, он стоил всего три доллара и был почти как новый (если не считать пухлых звездочек на боку, нарисованных золотым маркером). Это ее первый чемодан, и сегодня, катя его по аэропорту Хартфорда, она чувствовала себя стюардессой из кино или телесериала. Чувство было приятное, головокружительное и немного постыдное. Водитель автобуса в Сиэтле попросил ее убрать чемодан в багажное отделение, но она отказалась – пообещала при необходимости взять чемодан на колени. Там она и продержала его все три часа тряской поездки до Абердина – автобус был битком набит. И хотя ей очень хотелось спать, она боялась закрыть глаза: не дай бог кто-нибудь украдет чемодан или сумочку. Сейчас, сидя в такси и слушая сладкий голосок Мадонны из 80-х, Лидия начинает клевать носом. Ей снится Сайлас, таскающий камни из леса за домом Джун Рейд. Он складывает их на синий брезент, каким жители Уэллса прикрывают дрова, и волоком тянет по высокой траве к обугленному прямоугольнику земли на месте сгоревшего дома. Лидия видит груду крупных булыжников – высотой почти в три этажа и столько же в ширину. Здесь явно хватит на строительство дома, но Сайлас не унимается: сбросив камни с брезента, он уходит в лес на поиски новых. Лидия окликает его, однако он полностью поглощен своим занятием и ничего не слышит. Синий брезент трепещет на ветру за его спиной, словно мантия.

«Почти приехали», – тихо говорит Риз. По радио едва слышно поет Энни Леннокс. Лидия стряхивает соринки с груди платья – черного платья с запа́хом, которое она купила в универмаге Торрингтона почти пятнадцать лет назад и с тех пор надела лишь трижды: на школьный выпускной Люка, на судебное слушание по его делу в Биконе и на его похороны. Эта поездка показалась ей столь же серьезным и формальным мероприятием, потому она снова надела черное платье. Кроме того, это ее лучший наряд, а желание произвести на Джун хорошее впечатление до сих пор никуда не делось. В Уэллсе Джун всегда носила джинсы, брюки защитного цвета или в лучшем случае простые юбки, но в Нью-Йорке и Лондоне она наверняка щеголяла в роскошных нарядах, дорогих украшениях и туфлях. Чем больше соринок Лидия стряхивает с черного платья, тем больше их видит, поэтому через какое-то время она бросает это занятие и выглядывает в окно. Письмо Мими пришло меньше недели назад (оно начиналось такими словами: «Здравствуй, Лидия. Мы случайно узнали, где сейчас живет Джун, и решили тебе сообщить»). А Сайлас появился на пороге ее дома за несколько дней до этого. Быть может, если бы между двумя событиями прошло несколько месяцев или недель, Лидия не испытала бы такой острой потребности увидеть Джун, быть может, она бы полетела в штат Вашингтон уже после Атланты, а не наоборот. Но с той минуты, когда она сложила пополам прочитанную записку от Мими, ею руководило одно-единственное желание: найти Джун.