Семья в огне - Билл Клегг

Снова раздается знакомое тиканье. «Черт бы тебя побрал», – бормочет он себе под нос и делает шаг к дому (хотя это последнее, чего ему сейчас хочется). Чем ближе он подходит, тем громче становится звук. Да от этого грохота уже должен был проснуться весь дом! Сайлас представляет себе спящую наверху Лолли: интересно, она одна или со своим ботаником-всезнайкой? Они уже трахались или ждут медового месяца? Он дает волю воображению и представляет, как Лолли трахают – сверху будто бы даже доносится стон. Сайлас подходит еще ближе и прислушивается. Только тиканье, больше ничего, и он, не думая, идет на звук. Вот окно. Здесь слышно лучше всего, звук неумолимый и с каждой искрой все более громкий. Но никто, кроме Сайласа, его не слышит.

Папа был красавец – высокий, плечи широченные, глаза зеленые, как трава. Мама увидела его и пропала. Они познакомились, когда ей было пятнадцать – кажется, вместе искали на берегу морских звезд или еще какую-то ерунду. Ему было восемнадцать, и он уже обручился с девушкой из резервации. Девять месяцев спустя, на втором этаже этого самого дома, в комнате, где теперь спит моя сестра Пэм, родилась наша старшая Хелен. Все пять девочек родились в той комнате, в маминой кровати. И теперь все пятеро вернулись домой – вдовами, разведенками или старыми девами, кому как повезло. Вот только мамы давно уж нет. Ее похоронили на кладбище Моклипса рядом с родителями, а не рядом с папой, который покоится в резервации. Думаю, даже пятнадцатилетней девчонкой наша мать знала, чего хочет. А хотела она отца. Хотела – и получила, пусть и женился он на другой. По слухам, когда папа пришел к родителям и признался, что обрюхатил белую девчонку из города, те даже бровью не повели – ни голоса, ни руки на него не подняли, а быстренько поженили его на той бедолаге из резервации, с которой он был обручен. Вот и все дела, как говорила мама. Та жена родила ему сына, а мама – пяток дочерей. Мама жила с бабулей и дедулей, втроем они нас и воспитывали. Папа несколько раз в неделю приходил на обед. Вечером – никогда, только днем. Когда он входил в дом, мы выстраивались строем, как маленькие солдатки перед проверкой. Он раздавал нам поцелуи и ириски, расспрашивал про учебу и мальчиков, подмигивал и садился с мамой на кухне – выпить кофе с бутербродом и выкурить папироску.

Мама окончила среднюю школу Моклипса, поступила в университет Грейс-Харбор и получила там диплом младшего бакалавра. Большую часть учебы она была беременна, и сплетни ее не волновали. У нее были бабуля, дедуля и мы, а на все остальное плевать она хотела. Кроме того, малолетние дети прекрасно отпугивали ухажеров. Она бы продолжила образование, да в Грейсе можно было проучиться только два года, а других университетов поблизости не было. Она устроилась помощником библиотекаря в библиотеку Ошен-Шорса и работала там до самой смерти в 2000-м. Папа умер в том же году. Его жена по сей день живет в резервации, ей около восьмидесяти. Она пережила и мужа, и сына, который погиб совсем недавно. Как и я, она переехала к родне. Мы с сестрами никогда с ними не враждовали, но и близко старались не подходить. Нам в резервации были не рады, вот мы туда и не лезли. Да и до сих пор особо не суемся.

За всю жизнь я была там пять раз, три из них – из-за Уилла Лэндиса. Последний раз ходила сообщить о его смерти. Он полюбился там очень многим, даром что не местный, и мы сами тоже не заметили, как его полюбили. Он был сыном двух хиппи из Портленда, переехавших сюда в начале 90-х – работать учителями младших классов. Они купили дом, который после свадьбы построил мой муж и в котором он умер. Мне одной этот дом был слишком велик, так что моя сестра Пэм его продала, а я вернулась в родительский дом, к своим четырем сестрам. Я пришла последней, что неудивительно – я ведь в семье младшая. Уилл тоже был младшим ребенком, однако мне он приглянулся не этим, а своим трудолюбием. Попросишь его покрасить сарай – он найдет краску, кисти и в тот же день все сделает. Причем непременно доведет дело до конца. Велишь ему почистить пляж от водорослей – побежит за граблями. Даже глазом не моргнет. Бен был такой же, а больше я таких людей и не встречала. Поэтому и позволила Уиллу мне помогать. Он просил у меня работу, и я давала ему работу. Трудился малый с десяти утра до четырех дня, получал за это доллар. Хиллвортам поначалу это не понравилось. Может, они боялись, что их оштрафуют за эксплуатацию несовершеннолетних, но от парня в самом деле был толк, и скоро они тоже его полюбили. Он регулярно намывал их старый «Форд», сдавал макулатуру, бегал по магазинам и в скобяную лавку. Говорю вам, это был Бен, только ребенок и раз в десять ниже ростом. Про Бена мне сказать нечего, кроме того, что он вставал ни свет ни заря, домой приходил затемно, работал как лошадь, спал как сурок и был верен мне как собака. Я любила его всей душой, но была у него одна-единственная слабость: курево. Оно-то его и сгубило. Я думала, что кроме Бена никого рядом видеть не захочу, поэтому сперва не приняла Уилла всерьез. Смерть мужа не стала для меня большой неожиданностью (куда неожиданнее было то, что он вообще захотел на мне жениться), поэтому после его кончины я просто вернулась к изначальному плану – жить в родительском доме с сестрами до конца своих дней. Тогда-то и появился в моей жизни Лэндис-младший. Десяти лет от роду, из семьи хиппи, которые в домашнем хозяйстве ни бельмеса не понимали. Каждое утро он стучал в мою дверь, чтобы вместе пойти на работу, а потом полдня трудился не покладая рук.

Узнав о его смерти, я спустилась по Пацифик-авеню в резервацию. Видите ли, этот Лэндис-младший успел полюбиться Джо Ченуа. Тот был настоящий вождь, отвоевывал у правительства бывшие земли квинолтов. Единственный раз в жизни я просила его об услуге – чтоб он взял малыша Лэндиса под свое крыло. Тому явно надоело чистить канавы, сдирать с матрасов грязные простыни и таскать на помойку мешки с мусором. Он мечтал покорять новые вершины. И ему страсть как хотелось узнать побольше об индейцах и нашей резервации. И вот я пошла к Джо и попросила его дать малышу работу. Не прошло и года, как местные прозвали его Юным Кедром. Он обожал резервацию и боготворил Джо, как все местные. Тот был высокий, как отец, и такой же зеленоглазый. Уилл продолжал помогать мне в «Лунном камне» и порой заходил в гости – взлетал на крыльцо, полный увлекательных историй о резервации: как Джо вновь одержал победу в суде, сколько резчики берут с туристов за катание на каноэ вдоль пляжа и так далее. Старики любили рассказывать ему легенды и мифы племени, а парень впитывал их как губка. В особый восторг его приводили истории о небольшом клочке песка между нами и резервацией, где раньше был лагерь молодых незамужних девушек из племени квинолтов. По легенде, их покровительницами были русалки, они защищали девиц от мужчин и прочих напастей. Местные слышали эту сказку тысячи раз, но Уилл так ее рассказывал – волей-неволей заслушаешься! Он души не чаял в нашем крае и его истории. Хотя я всю жизнь держалась подальше от резервации и презрительных взглядов местных, мне нравилось слушать эти легенды в его исполнении и толковании.

Незадолго до отъезда на восток – в университет – Уилл подбил меня сходить в резервацию и посмотреть его каноэ. Спустя четыре года и множество уроков, взятых у Джо и других резчиков, он наконец его закончил. Я не хотела идти, но Уилл уламывал меня с мая по август – и наконец уломал. Однажды вечером, после работы я согласилась прогуляться с ним по пляжу до резервации. Кашель Джо я услыхала еще с улицы – со времен Бена такого кашля не слышала, будто легкие рвутся в груди у человека. Джо был примерно моего возраста, но в ярком свете ламп выглядел лет на двадцать старше: сутулый, иссохший и морщинистый. Из его нагрудного кармана торчала пачка «Кэмела». «Мальчик твой молодчина», – сказал он мне как всегда добродушно и сдержанно. Я вроде бы ответила: «Ага, только он не мой». Джо улыбнулся, качнул головой и пробормотал: «Если б нас еще кто-то спрашивал!»