Демонология Сангомара. Яд и Меч - Д. Дж. Штольц

Управитель Порта бросил встревоженный взгляд туда, где он только что видел водного демона, с которого как ни в чем не бывало сполз граф Лилле Адан. Однако Вериатель, как и Мафейка, уже пропали.

— Это детеныш. Они поглотили афенских медуз и от этого погибли.

— Детеныш? Ох, Осте… — Кавиан неверяще посмотрел на десятивасового малыша.

— Прикажи мужикам все убрать, но учтите, что обычные перчатки не до конца защищают от яда. Нужна толстая кожа. И запрети пока нырять в воду, там еще несколько дней будут колыхаться ошметки голубого жала.

— Как прикажете, господин. Прошу меня извинить, но этот мальчик, — Управитель удивленно посмотрел на трясущегося ребенка. — Это же сын Намора Белозуба, купца из Лоракко. Его неф, «Морской черт», отбыл несколько дней назад из порта.

— Да, но он не смог покинуть Лилейский пролив, Кавиан. Он единственный выжил после кораблекрушения. Пошли слуг к приют, пусть позаботятся о нем, накормят и переоденут. А завтра нужно будет решить судьбу мальчика.

— Как скажете! — басовито прогудел Управитель и с сочувствием еще раз взглянул на ослабшего и тощего Халлика.

* * *

На следующий день

Бухта кишела жизнью. За ночь к левиафанам сплылись самые разные твари, от демонических до обычного морского зверья. В ночи, разрезаемой воплями гарпий, охрана валилась с ног, отгоняя диких и голодных существ. Те недовольно визжали, кидались на стражников, а меж делом дрались друг с другом. Опущенный в воду хвост реликта рвала большая рыба, а ее, в свою очередь, жрали твари покрупнее. Иногда на поверхность всплывали и мертвые чертята, те, видимо, травились медузьим ядом.

Где-то на дне бухты царил пир еще радостнее. Тело самки левиафана, скрытое в водах, послужило пищей для обитателей не только Нериумовского залива, но, как казалось Юлиану, и всего моря Альбо. Гладь воды, под которой был похоронен Ноэльский Спящий, ни на минуту не разравнивалась, и под ней вечно сновали то рыба, то змеи, то чертята. В этом кровавом и голодном котле устроили дикое пиршество и акулы. Порой у далеких скал остроглазый люд наблюдал и русалок, они высовывали пакли своих волос и глядели блеклым взглядом на весь этот хаос, но подплывать боялись. Боялись не акул, боялись не чертят — русалки, как существа относительно разумные, видели колыхающееся на воде покрывало из убитых ядом тварей и предпочитали не рисковать.

Юлиан не покидал Луциос до полудня, когда большую часть медуз, наконец, не собрали и не скинули в воду. Безумная толпа, подобно дикому зверью, пыталась оторвать от великого Левиафана хоть что-нибудь. Остудили пыл вандалов только идущие друг за другом смерти, когда неосторожный люд погибал, хватаясь ошибочно за щупальца медуз. Многие получили ожоги.

Но уже на следующее утро после гибели Спящих на улицах Луциоса пошла бойкая торговля порошками для мужской силы из зубов Левиафана, сшитыми из его шкуры кошельками в честь Валгоса, а также наростами под мордой, толщиной с человеческое запястье. Пришлось установить запрет и оградить уже порядком изувеченный труп от народа, что забросил все дела и весь день и ночь торчал у пристани. Однако спекуляции не заканчивались. Молва стала быстро расползаться, и к обеду, когда солнце высоко стояло в голубом небе, стража доложила засевшему в портовом доме графу, что к дитя Левиафана желает попасть некий аристократ с особняка Лилле Адан.

На улице ждал, в нетерпении постукивая тростью о пирсовые доски, Вицеллий Гор’Ахаг. Увидев одобряющий кивок Юлиана, он уже через мгновение умело заработал ножом, срезая с еще по-детски нежных толстых губ детеныша кожу. Вицеллий был одет в свою бессменную алую пелерину, однако поверх нее он накинул плотный плащ, на руки — толстые перчатки, а голову прикрыл широкополой шляпой. Из-под шляпы холодным взглядом старик изучал труп и мысленно препарировал его.

Рядом с вампиром стоял Мильер, айор из особняка, и распахнутыми от ужаса глазами пялился, как Вицеллий скидывал в мешок отрезанные части. Сам же раскрытый мешок покоился в руках слуги, и мимо лица Мильера постоянно проносились истекающие кровью ошметки.

— Ровнее держи, ровнее! Давай еще один.

Вокруг Спящего толпами кружили маги-летописцы, делая зарисовки и оформляя в крепленных к дощечке пергаментах его описание. На детеныша Левиафана пришли поглядеть все члены совета. И даже сам Верховный Жрец Храма Дюжей, который слыл затворником, пребывающим в вечных мольбах каждому из двенадцати богов, с разинутым ртом простоял подле твари с час.

Юлиан старался как можно меньше распространяться о том, как он убил Левиафана, о Кельпи и спасении мальчика, но слухи уже настойчивыми змеями поползли по городу, распространяясь все дальше: в Лорнейские врата, Олентопию, Аше’Алъе и Иво’Элъе. И обрастали невероятными подробностями. Кто-то опускал такие, по мнению некоторых, мелочи, как смерть реликтов от яда, и красочно описывал бой графа Лилле Адана с тварями едва ли не на мечах. Быи и те, кто разглядели водных кобыл, и теперь с причмокиванием рассказывали про чудовищный вид демонов, на которых к берегу подъехал граф.

Юлиан все это слушал с явным неудовольствием и хмуро глядел на перешептывающуюся у ограждения толпу зевак. Похоже, грядут неспокойные годы, когда с появлением Юлиана в городе его будет окружать любопытная и раболепствующая публика.

— Учитель, — обратился граф к старику, увлеченному изучением распухшего вывалившегося языка Левиафана. — Матушка что-нибудь говорила?

Юлиан ждал приезда матери больше всего, но графиня не изъявила желания явиться. Порой молодой Старейшина бродил взглядом по особняку на другой стороне бухты, надеясь, что увидит там Мариэльд де Лилле Адан. Но далекий берег пустовал.

— Нет, Юлиан. Мы все видели и слышали, такое сложно, если честно, было не услышать, — Вицеллий, кряхтя, срезал часть толстого языка с бирюзовыми присосками. — Но госпожа не изменила традициям и провела вечер в потайном саде, ночь в спальне, а утром прогуливалась по берегу моря.

— Понятно.

— Я не думаю, что она довольна твоим поступком. Рисковать драгоценным даром ради кого? Ради черни? Я понимаю, что ты сам с простых, Юлиан… Однако. О-о-о… ты посмотри, какого цвета нёбо у твари. Интересно. Это действие яда или врожденное?

Вицеллий, будучи вампиром ученым, уже забыл о разговоре и деловито полез в распахнутую пасть твари, действуя крайне осторожно. Он просунул голову между челюстей, и его слова отдались гулким эхом.

— Юлиан, так у детеныша небо и было бирюзовым до отравления?

— Не успел заметить, — покачал головой граф, стоя рядом со скрещенными на груди руками.

— Интересно, интересно. Щупальца Афенских медуз вызвали столь острую реакцию, что детеныш из-за спазма не смог даже проглотить их до конца. Удивительно, какой мощный яд. Но и доза, конечно, была велика…

Оставив невероятно возбужденного веномансера, который с головой погрузился в изучение влияния яда афенских медуз на реликтов, Юлиан увидел стоящего у охраны Авариэля Артисимо. Тот, в окружении сопровождавшей его свиты из трех телохранителей, разговаривал с другим членом Плениума, господином Маргленом Юнге, седовласым старцем в серо-серебристом табарде.