Удар из прошлого - Андрей Троицкий

Солнце взошло в зенит, но за дымом его круг не был виден, в небе угадывалось лишь светло-желтое свечение. Тимонин все шел и шел. Оступался, падал, вставал и продолжал идти. Кожа уже не покрывалась потом, оставалась сухой, как пергамент, на лбу не выступало даже легкой испарины. Губы потрескались и кровоточили. Тимонин слизывал соленые капли крови языком.

Во втором часу дня он упал навзничь и лишился чувств. К счастью, обморок продолжался недолго. Тимонин встал на карачки. Тут его вырвало мутной зеленоватой жижей, такой кислой, что свело горло. Тимонин выдавил из себя длинный тягучий плевок. Он поднялся с колен, подобрал портфель и, ощущая в коленях крупную дрожь, пошел дальше.

Второй обморок настиг его через полчаса. Этот обморок был дольше и глубже. Когда Тимонин открыл глаза, то решил, что дальше идти уже не сможет. Он задохнется здесь и сейчас, сдохнет на этом чертовом, гиблом месте. Но снова он нашел силы встать.

Лесной пожар был где-то рядом, совсем близко, но не понять в какой стороне. Стало так жарко, как, наверное, бывает в сухой финской бане. По воздуху стала слетать зола, похожая на серый теплый снег. Тимонин наглотался золы, казалось, рот забит, наполнен этой дрянью, которую почему-то нельзя выплюнуть.

Теперь Тимонин двигался значительно медленнее. Чтобы часто не падать, он выбрал новую тактику: переходил от дерева к дереву, прислонялся к стволам плечом или спиной, отдыхал. Затем намечал ориентиром другое дерево и шел к нему. Снова припадал плечом к стволу и отдыхал. Во время очередного отдыха носом пошла кровь. Чтобы её успокоить, Тимонин задрал голову кверху. Но кровотечение не останавливалось.

Тогда Тимонин снял с себя рубашку, вырвал рукав, приложил ткань к носу. И так стоял минут двадцать, пока кровь не остановилась. Он хотел поплевать на рубашку, стереть с лица запекшуюся кровь, но во рту не оказалось и капли слюны. Язык сделался жестким и шершавым. Тимонин голый по пояс с портфелем в руке, отошел от березы, споткнулся на кочке, упал.

Кровь снова хлынула носом. Тимонин, безучастный ко всему, лежал и смотрел в землю. Даже не попытался остановить кровь. На этот раз он был уверен, что больше не встанет.

* * *

Девяткин и Боков начали поиски Тимонина ровно в шесть утра. В дорогу взяли спортивную сумку, вместившую три больших бутылки питьевой воды, припасенных Девяткиным ещё в Сергиевом Посаде, бельевую веревку, фонарь, туристический топорик с резиновой обмоткой на ручке. Гуськом они пошли по узкой не затоптанной тропинке пару километров.

Дышать стало труднее, сам дым сделался густым и едким. От него слезились глаза, и щекотало в носу и глотке. Когда тропинка кончилась, Девяткин вытащил компас, сориентировался на местности. Решили так: они идут параллельным маршрутом, зовут Тимонина, перекликаются друг с другом, чтобы не потеряться.

– Ерунда все это, – усмехнулся Боков с усилием, сейчас ему было не до усмешек. – Никого мы тут не найдем. Надо возвращаться в Москву. Милиция, если она и приезжала, уже отбыла из деревни. Не век же они будут там коротать. Да вы только вокруг оглянитесь. Разве тут найдешь человека?

Незнакомый задымленный лес пугал молодого помощника. Он боялся отравиться дымом или заблудиться. А это почти равносильно смерти. В этом лесу можно сгинуть без всякого следа. Обгорелый труп не найдут, даже если поднимут на ноги всех районных ментов.

– Мы приехали сюда искать Тимонина, – ответил Девяткин. – И мы будем его искать. Хочешь ты того или нет. Пошли.

– Тут ни один нормальный человек не выдержит и часа, задохнется, – сказал Боков, понимая, что его возражения – бесполезное дело.

– Пожалуй, нормальный не выдержит, – согласился Девяткин.

Девяткин перекинул через плечо ремень спортивной сумки и пошел вперед. Боков шагал слева, метрах в двадцати от Девяткина. Через полчаса Боков наткнулся на пустую бутылку зеленого стекла. Он приложил горлышко к носу, втянул в себя противный сивушный запах. Самогонка. Донышко ещё влажное. Значит, бутылку оставили здесь совсем недавно. Это мог сделать только один человек – Тимонин. Возможно, он рядом, совсем близко.

Боков хотел позвать Девяткина, сообщать ему о находке, но вовремя спохватился. Есть шансы, что пьяный, дурной от самогонки Тимонин никогда не выйдет из этого леса. Мало того, шансы летального исхода очень велики. Вон какой вокруг дым. Стоит только уснуть и не проснешься.

А Тимонина, блуждающего где-то неподалеку, рано или поздно обязательно свалит усталость. И тогда… Тогда всей истории – конец. И никаких тебе наемных убийц, никакой крови и грязи. Несчастный случай. Легкий, безболезненный и, главное, выгодный всем финал. Ну, заблудился подвыпивший Тимонин в лесу, сгорел или задохнулся от дыма. Бывает. Жаль, конечно, человека. Но чем ему поможешь? Боков наклонился, засунул бутылку под чахлый куст бузины, притоптал посудину ногой.

– Ау, Леня, Леня, – закричал Девяткин. – Мы здесь.

Боков вздрогнул от этого крика. Он, нагнулся к земле, сделал пару широких кругов возле того места, где нашел бутылку. Наткнулся на куст рябины, трава под которым была основательно примята. Видимо, на этом самом месте Тимонин провел ночь или просто отдыхал.

– Леня, Леня, – кричал Девяткин.

Его голос становился все дальше и дальше. Боков, кашляя от попадавшего в рот едкого дыма, быстро зашагал прочь, а потом и побежал на голос, стремясь сократить расстояние между собой и Девяткиным. Тут надо о себе подумать. Как бы самому не заблудиться, не потеряться.

– Мы тут, мы тут, – кричал Боков на ходу. – Тут мы.

После пробежки Боков ощутил слабость в ногах и новый приступ головокружения и тошноты. Он нагнал Девяткина, попил воды из бутылки. Стало легче, но ненадолго. Минут через десять слабость вернулась. Ноги снова сделались ватными, непослушными. И, правда, запросто сдохнешь в этом дыму. И ещё эта нестерпимая, совершенно нечеловеческая жара. Видимо, огонь где-то рядом, совсем близко. Того и гляди, хватит тепловой удар. И не очухаешься.

* * *

Боков уже не шел параллельным курсом с Девяткиным. Он плелся за ним, не спуская взгляда со спины милиционера. Боков боялся, что упадет и вырубится. А Девяткин, не заметив сразу его исчезновения, попрется дальше.

А потом, когда хватится, найдет Бокова уже мертвым. Он будет лежать, свернувшись баранкой, лицо черно-синее, язык далеко торчит изо рта, глаза выпучены. Как у всех людей, скончавшихся от асфиксии. Боков представил себе плачущих мать, отца и жену. Родичи стояли у изголовья его гроба во время отпевания Бокова в церкви. Горели свечи, священник бубнил молитву и махал кадилом. Картина отпевания была такой явственной, выпуклой, что животный страх прошил Бокова с головы до пят.

– Леня, Леня, мы здесь, – кричал Девяткин, крик обрывался сухим кашлем. – Мы здесь…

Голова Бокова закружилась сильнее, тошнота подступила к самому горлу. Он так запугал себя этими фантазиями, что не удержался, окликнул Девяткина. Тот остановился, обернулся назад.