Тот, кто виновен - Себастьян Фитцек

То, что птицы действительно могли оказаться коршунами, было маловероятно (это Йола знала от учительницы по биологии, фрау Яспер, как назло!), эти редкие птицы находятся под угрозой исчезновения, и если в Германии их видят, то поодиночке.

«Минуточку, а если это все-таки коршуны и меня просто вывезли в какую-то чужую страну?»

Нет, женщина на другом конце рации, пообещавшая найти папу, говорила по-немецки, и вообще, зоны действия портативного радиотелефона вряд ли хватит на Испанию или Марокко, или все-таки хватит?

Глупости, гораздо вероятнее, что птицы над ней – бакланы, в пользу этого говорила длинная шея, оперение с металлическим блеском и светлый мазок на горле, единственное яркое цветовое пятно, которое она смогла распознать в сгущающихся сумерках.

Моросило; влажный туман, который окутывал все вокруг, поднимал и кружил запахи окрестностей: мох, трава, земля, дерево. Пахло влажным лесом, и не только из-за дождя. Ветер, который дул ей в лицо то нерешительно, то настойчиво, приносил с собой аромат, для которого Йола не могла подобрать слова лучше, чем «отпуск».

Ага, точно. Классный отпуск. Без родителей, зато со взрывами, переломами и трупами. И с… водой!

Именно, разве баклан не водная птица? Наверное, возможно, какая разница. Она абсолютно точно чувствовала запах озера. Водорослей, стоячей мутной воды, как на берегу Литценского озера[27], где живет Штеффен, или на пляже на озере Ванзе[28], куда на Пасху они ездили на экскурсию в загородную школу.

Йола приподнялась на локте, подтянулась чуть ближе к дубу, чтобы прислониться спиной к толстому стволу, и, не обращая внимания на сожженные руины деревянной хижины с подпаленными школьными стульями, попыталась разглядеть между деревьями горизонт.

И прислушивалась к шорохам и звукам, подтверждающим ее подозрение: плещущиеся волны, которые разбивались о берегоукрепительные сооружения, мягкое шуршание ветра в камыше, может, даже чайки, но, к сожалению, после взрывов у Йолы шумело в ушах – как неправильно настроенное радио. Шуршание было намного тише, чем когда она очнулась в первый раз, но, к сожалению, все еще настолько громким, что поглощало многие окружающие шумы. Например, Йола видела, как одна из могучих птиц взлетела в небо, практически беззвучно взмахнув крыльями, – звук напоминал шелест шелковой бумаги, не больше.

Но она все равно схватила рацию (моя прелесть, – всплыл в памяти голос Голлума), чтобы сказать этой невозмутимой женщине, что она, видимо, у воды; предположительно у какого-нибудь озера.

– Алло, Фрида? Вы там?

В трубке что-то щелкнуло, когда Йола отпустила переговорную кнопку. Штеффен наверняка добавил бы «конец связи», как делал раньше, когда они еще играли с его детской рацией, но сейчас это показалось Йоле глупым.

– Алло? Фрида?

Сердце у нее упало, когда Фрида не ответила. Затем и вовсе ушло в пятки, когда она услышала незнакомый голос.

– Йола, ты меня слышишь?

Низкий мужской голос.

– Да, да, кто вы?

В возбуждении она посмотрела вверх. Птицы взметнулись, испугавшись какой-то невидимой опасности, которую могут почуять только животные.

– Не бойся, – сказал мужчина со странным акцентом. – Меня зовут Джеймс Эдвардс. Я друг твоего отца. Мы уже едем с мамой и папой, чтобы забрать тебя.

МАКС

Я боялся. До смерти – не за себя, мое благополучие меня не интересовало, а конечно же за Йолу, которая – если умрет – заберет с собой в могилу и смысл моего дальнейшего существования.

Я незначительная фигура. Всего лишь человек, который имел успех с одной-единственной книгой, так и не сумев понять, чем же этот успех заслужил и почему не смог его повторить.

А теперь я еще облажался и не смог защитить свою дочь от злодеев.

Дочь, которая – признал я в момент глубочайшего отчаяния – не была моей плотью и кровью, даже это мне не удалось, хотя и у самых больших идиотов получается размножаться. Я беспомощный неудачник, что, наверное, неудивительно, когда вырос в такой сомнительной семье. Со вспыльчивым чудовищем-отцом и братом, который из-за педофильных наклонностей принимал медикаменты.

Парадоксально, но именно Космо вырвал меня из этих мрачных мыслей.

После того как Спук снова накинул нам на головы мешки и затянул на шее бечевкой, мы ехали около пятнадцати минут, и тут Космо задал мне такой вопрос, который сначала заставил меня сомневаться в его вменяемости.

– Ну так что? Когда мы наконец обсудим мои замечания, братишка?

– Ты ведь сейчас говоришь не о моей книге?

– Именно о ней.

Я помотал головой и не сразу осознал, что Космо в своем мешке не видит меня.

– Ты с ума сошел? – спросил я его тогда.

– Да. Иначе бы ты не забирал меня сегодня из психушки. Итак… значит, вчера вечером ты даже не взглянул на то, что я написал на полях?

– Нет, черт возьми, конечно нет.

– Жаль, очень жаль. Вообще-то у меня один-единственный вопрос.

– И мне на него плевать.

Однако это не остановило Космо.

– Знаешь, почему «Школа крови» твоя лучшая книга?

Я рассмеялся:

– Космо, серьезно. Нас похитили, как и Йолу вчера. Моя рожа в крови, у нас на головах мешки. Ты считаешь, сейчас подходящее время для заседания читательского кружка?

Он зашуршал рядом со мной, наверное, пытался повернуть голову в мою сторону, хотя для нашего разговора это было абсолютно не нужно. Напротив меня прочистил горло парень с дредами. Еще один побочный эффект от мешков. Ты быстро забываешь, что не один.

– Я серьезно, Макс. И я бы не спрашивал тебя сейчас, не будь это важно. Ты знаешь, почему все остальные книги уже не продавались так хорошо?

– Ты что, и правда ждешь от меня ответа?

– Потому что «Школа крови» такая аутентичная, – сказал он. – Ладно, кое-где ты выставил себя в лучшем свете, чем был на самом деле, но на твоем месте я, наверное, поступил бы точно так же. Но в целом ты близок к действительности.

– Аутентичная? – прохрипел я, потому что комментарий показался мне смехотворным. – Близок к действительности?

– Да. Во многом роман даже автобиографичен.

– Как? Что, ради бога, может быть автобиографичного в этой ужасной истории о мальчике, чей отец после оживления девочки-подростка приобрел сверхъестественные силы?