Секрет моей матери - Никола Скотт

— Привет, — запыхавшись, произнесла я, и Фиби резко обернулась.

На ее лице читалось невероятное облегчение.

— Привет.

Она шагнула ко мне, и я отступила на шаг, отчаянно пытаясь вспомнить правила этикета. Нужно ли пожать ей руку или достаточно коснуться плеча? А может, нам следует обняться? Я вскинула обе руки, немного отклонила спину назад ― и в конце концов нашла убежище у небольшого неровного столбика.

— Я не хотела входить, — произнесла Фиби, делая вид, будто не замечает моих странных па. — Боялась тебя пропустить. — И, с опаской глядя на меня, она улыбнулась.

У нее был мелодичный, нежный голос, я обратила на это внимание еще в первую встречу. Губы изогнулись, нарушая симметрию лица и придавая ему несколько озорное выражение. Сейчас мы стояли очень близко на наклонной поверхности, поэтому казалось, что мы почти одного роста. Теперь я могла смотреть ей прямо в глаза, ярко-серые, широко посаженные и — я ощутила укол в горле — слегка раскосые. Искусно накрашенные, окаймленные длинными черными ресницами, подчеркивавшими темный ободок внутри радужной оболочки. Эти глаза явно принадлежали представительнице рода Холлоуэев. Такие же, как у моей матери. У моей бабушки. У меня.

Почему-то огорченная этим внезапным открытием, я снова отступила назад и махнула рукой в сторону ворот.

— Кладбище довольно маленькое.

На неловкий миг мы замерли, изучая пустую ротонду, узкие тропинки, уходившие влево и вправо, широкую, обсаженную деревьями дорожку. Сзади послышался скрежет, и мгновение спустя слева показался крепкий мужчина с лысой головой, довольно неумело спрятанной под потрепанной фетровой шляпой. Он катил перед собой тачку, полную щепы.

— Здрасьте, — проворчал мужчина. Судя по всему, это был кладбищенский сторож. — Вы туда или сюда?

— Простите? — вежливо произнесла Фиби и украдкой посмотрела на меня.

— Вы заходите или нет? — нетерпеливо произнес мужчина, а затем указал на надпись, гласившую: Кладбище закрывается на закате.

— Заходим, — спокойно отозвалась Фиби. — Мы вам не помешаем?

— Располагайтесь, — низким голосом сказал мужчина и махнул рукой в сторону могил и тисовой изгороди. — Тут никто не будет против.

Переведя взгляд, я заметила, что Фиби смотрит на сторожа с некоторым замешательством, и едва удержалась, чтобы не рассмеяться. Я повесила сумку на плечо и провела сестру за ворота.

— Пойдем, здесь недалеко.

— Скоро закрываемся! — крикнул нам вслед сторож, а затем покатил свою тачку дальше и через минуту скрылся из виду.

— Лад-но! — отозвалась Фиби, обернувшись через плечо.

Мы медленно пошли по одной из усыпанных гравием тропинок, вдыхая свежий аромат недавно стриженной травы и влажной почвы.

— Здесь есть и другие члены твоей семьи? — поинтересовалась Фиби, как будто мы пришли на крестины.

Я переступила через лужу.

— У мамы было мало родственников. Она была единственным ребенком в семье. Дедушка и бабушка похоронены в Лимпсфилде. Мой отец… — Я вдруг умолкла, внезапно осознав, что веду себя невежливо, используя притяжательные местоимения в единственном числе, однако Фиби слушала меня с интересом и, судя по всему, совсем не обиделась.

— Поэтому она лежит здесь одна. Пока папа… Ну, ты понимаешь.

Газонокосилку выключили. Воздух был серым и влажным. На листьях рододендронов слева от нас висели капли воды. Мы шли между надгробиями по поросшим травой узким тропинкам. Дождь решил сжалиться над нами и прекратился.

— Мама любила бывать на кладбищах, — быстро добавила я. — Читала надписи, выбитые на могильных плитах, дату рождения и смерти. Куда бы мы ни приезжали, мы всегда ходили на кладбище. Немного жутковатая одержимость, но я где-то читала, что многим людям это нравится. Думаю, в Америке для них даже название придумали — какие-то «филы»… Сейчас прямо… Сюда.

Фиби кивнула, и я решила помолчать, пока мы не дойдем до могилы.

— Что ж, эм-м, вот мы и на месте. — Я неловко махнула рукой, указывая на прямоугольный камень у нас под ногами.

Мы посадили на маминой могиле маленькие самшитовые деревья, и за прошлый год они сильно разрослись, образовав по бокам участка нечто вроде миниатюрной изгороди. Рядом с цветами пробивалась трава, придавая этому месту сходство с маленькой лужайкой. И только возле камня ничего не росло. Кто-то, наверное Венетия, недавно принес сюда большой терракотовый горшок с розовым кустом и установил его прямо посредине, загородив надпись на камне.

Я бросила взгляд на Фиби, и мне показалось, что ее лицо немного осунулось. Глаза моей сестры блестели от слез. Она заметила мой взгляд, и я потупилась, испытывая изумление и зависть, а потом чуть пошевелилась, чтобы взять ее за руку или положить ладонь ей на плечо, в общем, сделать что-то такое, что обычно делают, чтобы утешить человека. Но Фиби покачала головой.

— Мне нравится надпись, — произнесла она.

— Это стихи Кристины Россетти. Мама очень любила их…

Внезапно я представила себе, как моя бабушка читает стихи Кристины Россетти в 1949 году, затем позже, уже с дочерью, передавая ей любовь к словам, которая осталась с моей мамой навсегда и которую она, в свою очередь, передала нам, своим детям, страстно любившим читать. Чудесную новую песню. Лирика Россетти всегда казалась мне несколько мрачноватой, но в словах, которые выбрал отец, была нотка радости, обещание и надежда. Я слегка улыбнулась. Мне нравилось то, как жизнь моей мамы переплеталась с жизнью бабушки даже за порогом смерти, как моя жизнь переплелась с их жизнями, — несколько якорей, соединивших нас вместе.

Стоявшая рядом со мной Фиби дышала ровно, и, взглянув на нее, я увидела, как поднимается и опускается ее грудь. Наконец она подняла с земли сумку, которую принесла с собой, и извлекла оттуда маленький цветочный горшок.

— Боюсь, ему досталось в дороге, — виновато произнесла она. — Я выкопала цветок в своем саду сегодня утром. Мне хотелось, чтобы у мамы была эта маленькая энотера, которую я вырастила.

— Что ж, можно будет не переживать по поводу полива, — сказала я, указывая на серые небеса. — Тебе нравится заниматься садоводством?

— Честно говоря, моим рукам не хватает практики. Я слишком часто уезжаю. Но в общем-то, да, мне нравится возиться в саду.

Фиби извлекла из сумки пластиковый пакет, в котором лежали пара садовых перчаток и маленький совочек, затем выкопала небольшую ямку в вязкой почве, прямо напротив камня, опустила в нее энотеру и засыпала корни землей. Я заметила, что, выпрямляясь, Фиби слегка коснулась могильного камня. Я невольно открыла рот, чтобы прокомментировать это действие, странное желание погладить могильный камень матери, которое разделяли, судя по всему, мы обе, но Фиби уже встала, наклонив голову, в спокойной и изящной позе, и я неловко отодвинулась.