Жена авиатора - Мелани Бенджамин

Что я могла сделать в такие минуты? Только восхищенно кивнуть и упрекнуть себя за то, что я не такая сильная, как он, что я недостойна, недостойна быть членом команды!

Итак, мы продолжали наше путешествие, нанося на карту маршруты, распространяя добрую волю по земному шару и посылая домой письма, когда это было возможно. Мы достигли Китая в конце сентября, и наша миссия превратилась в миссию милосердия. Река Янцзы разлилась так сильно, что десятки тысяч людей потеряли кров, многие утонули, а остальным нечего было есть. Я провела в полете бесчисленное количество часов, доставляя столь необходимые лекарства в отдаленные деревни. Мы уже готовились к продолжению путешествия, чтобы выполнить последний благотворительный полет, когда «Сириус» опрокинулся и упал в Янцзы.

Нас с Чарльзом спасли моряки, подняв на борт британского корабля под названием «Гермес». Каким-то образом им удалось вытащить самолет из воды. Стоя на палубе, завернутая в затхлое одеяло, я увидела в крыле и фюзеляже огромные дыры.

– О нет, – простонала я, чувствуя, что меня сейчас стошнит. При виде повреждений, причиненных нашему самолету, который, как я верила, доставит меня к нашему сыну, мне стало дурно. Теперь я осознала, что это невозможно.

– Я смогу его починить, – пообещал Чарльз, – попросим, чтобы «Гермес» доставил нас в Шанхай, где я, скорее всего, смогу достать необходимые детали. Я не допущу, чтобы на этом наше путешествие закончилось.

– Нет, конечно, нет, – простонала я.

Холодная дрожь сотрясала все мое тело, и я не могла ее унять, как не могла избавиться от жестокого разочарования. Он починит самолет, конечно, он его починит! И скоро мы продолжим полет над оставшейся частью земного шара, устремляясь к новой опасности, новой невероятной ситуации, которую ни один простой смертный не может вынести. Сколько из них мы сможем обмануть? Сколько бед еще должно выпасть на нашу долю, пока даже удача Счастливчика Линди не изменит ему?

Я отошла от Чарльза. Меня мутило от воды, которой я наглоталась; я провела языком по зубам и почувствовала на деснах песок. Поспешно выбравшись на палубу, я перегнулась через перила, и меня вывернуло наизнанку. Организм отчаянно старался избавиться ото всей гадости, которой я нахлебалась. Я дрожала, хотя было довольно тепло. Позади я услышала голос мужа, выкрикивавшего приказы матросам, которые старались сделать что-то с нашим самолетом.

Корабль изменил курс и направился в Шанхай, где нам предстояло сделать остановку. С каждым днем гвоздь, застрявший в моем сердце, входил в него глубже. От сознания, что момент, когда я увижу своего малыша, возьму его на руки, почувствую, как его пальчики сжимают мои ладони, все время откладывается.

Становилось темно, а я все еще была покрыта слоем грязи; теперь я отчаянно старалась добраться до нашей тесной каюты. Я хотела только одного – запереть дверь и принять горячий душ, смыть с себя грязь и отчаяние, а потом взглянуть на фотографии маленького Чарли, которые, слава богу, остались целыми и сухими. Мои ноги ослабли от напряжения, но я уже почти добралась до лестницы, ведущей вниз с палубы, когда ко мне подбежал офицер.

– Миссис Линдберг? Миссис Линдберг! – Он махал желтым листком бумаги. Телеграмма – я поняла это мгновенно. Я застыла, не в состоянии сделать ни шага. – Дорогая миссис Линдберг, мне очень жаль…

– Что? Ребенок? О, мой малыш!

К нам уже бежал Чарльз.

– Энн, сначала дай мне посмотреть, что там такое.

Он выхватил телеграмму из рук офицера и прочитал ее. В эти мгновения в моей голове проносились все те слова, которые я скажу ему, если с нашим ребенком что-то случилось. Все упреки, все обвинения; слова, злобные, горькие, обвиняющие, рождались в моем мозгу и готовы были слететь с губ, когда я услышала, как мой муж произнес очень тихо:

– Это твой отец.

– Что? Папа?

– Да. Он… он умер, Энн. Удар. Сегодня утром, вероятно.

– О! – И я улыбнулась.

Чарльз посмотрел на меня с удивлением, потом обнял за плечи. Он сделал краткое заявление газетчикам, которые всегда присутствовали на корабле, потом извинился и быстро повел меня вниз в рубку радиста. Затем он телеграфировал моей маме, что мы немедленно возвращаемся домой.

Все это время муж серьезно и озабоченно смотрел на меня. Я знала, что он ждет, когда я сорвусь и дам волю своим эмоциям, к чему он всегда относился с презрением, совершенно не понимая такого поведения. Но на этот раз даже он понял, что такое потеря отца. Конечно, я должна быть вне себя от горя.

Но как я могла объяснить, отчего я чувствовала облегчение? Да оттого, что с маленьким Чарли все было в порядке, что мы в конце концов не утонули в Янцзы. И еще оттого, что меня покинул только мой отец.

Что я увижу моего малыша, и скорее, гораздо скорее, чем я могла мечтать. Мой отец умер. Горестное событие освобождало меня от обязанностей второго пилота, члена команды моего мужа. В тот момент я не могла горевать по этой причине.

Я лишь чувствовала бесконечное счастье человека, который избавился от огромной, невыносимой ноши. Я едва могла заснуть той ночью, с нетерпением дожидаясь утра.

Мы сели на пароход, направлявшийся обратно в Сан-Франциско, где наняли самолет и полетели через всю страну. Мы не столкнулись ни с какими штормами или другими препятствиями. Три недели спустя, когда автомобиль наконец довез нас до Некст Дей Хилл, я, опередив мужа, бросилась в дом. Пробежала мимо горюющей мамы, убитых горем сестер, молчаливого брата и, едва касаясь ступенек, взлетела наверх.

Выхватив сына из рук растерянной няни, я закружилась с ним по наполненной светом детской, шепча, что никогда, никогда-никогда больше не оставлю его.

* * *

1974

Мы достигли острова Мауи, места, которое он в конце концов выбрал в качестве своего последнего дома. Дальняя часть острова, местечко под названием Хэна, настоящие джунгли: визгливые крики птиц, прыгающие рыбы и рев океана – такой громкий, что его вряд ли можно было назвать успокаивающим. Последние несколько лет Чарльз перестал интересоваться новыми технологиями и современными достижениями. Вместо этого он обратил свою страсть на изучение окружающей среды – спасение тропических лесов, сохранение от вымирания туземных племен. Он влюбился в Гавайи и даже построил там двухкомнатную хижину, якобы для нас, но фактически для себя одного. Он знал, что я никогда не соглашусь жить постоянно так далеко от родных мест, от наших детей и внуков, наших воспоминаний – и, возможно, именно это и стало главной причиной.

Он нашел место, где собирался готовиться к смерти.

Хижина находится слишком далеко от ближайшей клиники, поэтому мы сняли другой дом, и меня огорчает, что он должен будет умереть в чужих стенах. Но он кажется вполне довольным; его больничная кровать стоит в гостиной, расположенная так, что океан, находящийся в нескольких ярдах отсюда, виден до горизонта. Кровать снабжена соответствующими приспособлениями, но нет ни прикрепленных к нему трубок, ни шумных приборов, никто не проверяет его пульс каждые пять минут, все уходят по его команде. Он провел эти последние два дня тихо, делая записи в промежутках между короткими периодами сна; было несколько моментов, когда я думала, что он уже ушел, не попрощавшись; но потом с облегчением слышала его неровное, свистящее дыхание. Его записи являлись детальным планом, что мы должны сделать после того, как его дыхание остановится навсегда.