Жена авиатора - Мелани Бенджамин

Окруженные репортерами, фотографами и документалистами с их жужжащими камерами, мы ждали, пока два механика проводили финальную проверку «Сириуса». Кто-то из мужчин-репортеров спросил Чарльза о технических трудностях предстоящего полета. Меня спрашивали женщины-репортеры, как я буду вести домашнее хозяйство в самолете и одновременно выстукивать послания азбукой Морзе, которую я изучала много недель: «Двигатель барахлит. Пришлите помощь. Местоположение неизвестно». Не один раз меня пытали насчет моих технических навыков, поскольку я официально была назначена радистом. В заднем отделении меня ждал радиопередатчик со всеми катушками и проводами, трубка находилась на полке справа от меня, приемник помещался в ногах рядом с антенной. Я должна была сгибаться в три погибели, когда мне нужно было что-то передать. Массивный шумный динамо-мотор находился позади моего сиденья и время от времени давал мне пинок под зад.

– Миссис Линдберг, какую одежду вы берете с собой в полет? Вы собираетесь демонстрировать японцам новую весеннюю моду? Вы будете скучать по вашему сыну?

– Да, – ответила я им всем, возблагодарив бога за то, что пришло время отправления. Я помахала рукой и улыбнулась фирменной беспечной улыбкой. Чарльз соорудил небольшую лестницу, которая помогла мне преодолевать огромные поплавки, после чего я взобралась на крыло, а потом и в кабину самолета. Мы уселись на свои места, Чарльз впереди, я сзади. Затем Чарльз завел мотор. Набирая скорость, мы пронеслись по воде, что вызвало огромную волну, окатив всех репортеров, к моему большому удовольствию.

Первой попытке взлететь помешала лодка, полная операторов с камерами, подплывших слишком близко. Вторая попытка была успешной, хотя я затаила дыхание, когда Чарльз, маневрируя, прокладывал путь через скопление самолетов, переполненных репортерами, которые находились так близко от нас, что я могла видеть полоски на галстуках-бабочках операторов (операторы кинохроники, как я обнаружила, всегда носили галстуки-бабочки по причинам, которые я никогда не могла постичь).

Но скоро все они остались позади, и мы на прощание лихо покачали крыльями, своеобразный личный автограф Чарльза. Только тогда я увидела, что плечи мужа расправились; он повернулся ко мне с ликующей усмешкой, которая заставила меня громко расхохотаться. Мы наконец-то остались одни, и нам предстояло величайшее приключение, о котором напишут в книгах по истории. Давно уже Чарльз не выглядел таким счастливым и свободным.

Мы должны были пересечь Канаду и Аляску, пролететь над Беринговым проливом, обогнуть Сибирь и вдоль островов Японии добраться до Китая. Во время полета мы питались сырой рыбой вместе с эскимосами, ночевали в ярангах, ютились в палатках золотоискателей в Анкоридже, сидели на бамбуковых циновках в японских дворцах и принимали участие в древней чайной церемонии. Везде, где мы приземлялись, нас окружало местное население, даже если это население состояло из десятка солдат на далеком островном аванпосту. В воздухе мы были партнерами; я вела самолет, когда Чарльз уставал или когда ему надо было сверить с картой наш маршрут. Но на земле мы всегда были разделены; я должна была находиться вместе с женщинами, поскольку все считали, что я интересуюсь только домашними обязанностями. Я потеряла счет вопросам о том, как мне удается держать в чистоте кабину самолета.

Чарльз остроумно и непринужденно отвечал на эти вопросы от моего имени; иногда я ловила его сочувственные взгляды. Однако на помощь мне он пришел только один раз. Это было в самом начале нашего путешествия, в Оттаве. Ожидая, когда начнется банкет в нашу честь, я обнаружила своего мужа сидящим на полу в приемной в окружении приятелей-пилотов.

Чарльз становился совсем другим среди пилотов и механиков. Я поняла это в самом начале нашего брака, во время нашего первого показательного полета на запад. Внезапно великий авиатор, за которого я вышла замуж, опять стал Тощим для всех своих старых коллег и механиков; тех, кто по-прежнему перевозил почту или делал трюки на авиашоу. Они подшучивали друг над другом, рассказывали смешные истории, и я смотрела на него в эти минуты с умилением и радостью. Ведь, в конце концов, мой муж так и остался мальчишкой.

Поэтому я улыбнулась, увидев их всех, устроившихся на земле и выглядящих, как шумная компания парней, играющих в стеклянные шарики. Они изучали карты, энергично кивая во время обсуждения маршрутов в глубь Арктики и подшучивая друг над другом. Но потом один из пилотов внезапно оглянулся и увидел меня; он фыркнул и проворчал, обращаясь к Чарльзу:

– Я бы никогда не взял свою жену в такой полет.

Чарльз не рассердился; вместо этого он просто пожал плечами и ответил, гордо посмотрев в мою сторону:

– Не забывайте, она – член команды.

Я зарделась от гордости. Это было мое самое приятное воспоминание об этом полете; может быть, даже обо всем нашем браке. Потому что в это мгновение все поняли, что мы – действительно равные партнеры; я была равной ему, равной каждому мужчине в этой комнате.

Но потом Чарльз и его друзья снова вернулись к картам, и я оказалась окруженной нарядными, увешанными золотом матронами с элегантными прическами в вечерних платьях. Я тоже была в платье, на котором остались складки, потому что оно лежало сложенным в нашем багаже, а мои волосы представляли собой массу растрепанных кудряшек, нелепо торчащих вокруг лица. Мгновение моего триумфа прошло так же быстро, как и наступило, и я поспешно ретировалась, сознавая неопределенность своего положения – ни пилот, ни светская дама.

Я знала, что до конца жизни буду тосковать по этому одобрительному взгляду, по чувству приобщенности и уверенности в том, что я что-то в этой жизни значу.

Были и другие, менее приятные моменты в этом путешествии. Однажды, когда мы летели над Арктикой, туман стал таким густым, что мы не видели, где приземлиться. Или минута, когда горючее было почти на исходе, потому что нам приходилось отклоняться от маршрута, чтобы обойти стороной штормы, заставлявшие наш самолет брыкаться, как дикий мустанг. Я не знала, приземлимся ли мы благополучно или упадем на землю.

Мгновения, когда я злобно ругала себя за то, что поверила словам Чарльза о том, что он лучший пилот на свете, что он всегда будет защищать меня и что я снова увижу своего ребенка. Мгновения, когда я закрывала глаза, ослепленная туманом, белой слепотой, и единственным образом, который стоял передо мной, было личико моего ребенка. Я представляла его так реалистично, что мне хотелось закричать; смущенная, нежная улыбка, ямочка на подбородке, круглые голубые глаза, которые никогда не лгали и верили, что я вернусь обратно.

Мгновения, когда я боялась, что этого не случится.

После каждого шторма, каждого слепящего тумана, каждого зубодробительного приземления на узкую полоску земли, когда крылья самолета чиркали по скалам и утесам, а мои руки дрожали, отстегивая привязные ремни.

Но Чарльз – каждый раз! Каждый Божий раз! – вылезал из кабины, поворачивался ко мне с улыбкой и восклицал: «Ведь это было здорово, правда?» Он утверждал, что мы ни разу не подвергались опасности, настаивал, что все это я придумала и что слишком много переживаю. А не забыла ли я упаковать сэндвичи для обеда?