Сроки службы - Марко Клоос

– Девяносто один процент, Грейсон. Девяносто один из ста дотянувших до шестидесятого месяца в конечном итоге продолжают службу. Ты думал, что заберешь деньги и свалишь после пяти лет?

– Да, – сказал я. – Разве остальные не так думают?

– С деньгами, которые тебе выплатят? Хрен ты что на них купишь в реальности. Ты пойдешь на дембель рядовым первого класса, может, капралом, это полмиллиона баксов за пять лет. С такими деньгами не получить муниципального жилья и не купить чего-то больше чулана в пригороде. И уж тем более этого ни фига не хватит на место в колониальном корабле. И даже если ты вернешься в КК – что, думаешь, там бывшего пехотинца примут с распростертыми объятиями?

– Не знаю, – говорю я. – Мой отец служил в ТА, но его почти сразу вышвырнули. Других ветеранов я не встречал.

– Потому что на это есть причины, Грейсон. Черт, да мы только в прошлую пятницу положили несколько сотен коммунальных крыс. Как, по-твоему, они сейчас относятся к армии? Каждый раз, когда города иждивенцев выходят из-под контроля, туда отправляют ТА. Как думаешь, что с тобой случится, когда ты вернешься домой с барахлом в вещмешке и миллионом долларов Содружества на госбанковской карточке?

Я прикусываю губу. Все, что она говорит, очень логично, и я чувствую себя болваном, потому что не думал об этом. В нашем КК нет недавних отставников – люди, ушедшие на Начальную подготовку, никогда не возвращаются. Мне всегда казалось, это потому, что они не хотят возвращаться, а не потому, что не могут.

– Нет, мы все попались в тот момент, когда подписали документы в учебке. Ты не можешь вернуться домой после пяти лет, у тебя нет денег, чтобы сделать что-то еще. Ты заключаешь контракт еще на шестьдесят месяцев, а потом еще. Не успеешь оглянуться – а ты уже бессрочник. Зарабатываешь плату за десять лет, за пятнадцать, а потом думаешь, что теперь уже можно и до двадцати дотянуть.

Она смотрит на меня и водит пальцем по ободку чашки.

– Они знают, что большинство из нас запишется снова. И серьезно, на что мы сгодимся в нормальной жизни? Последние одиннадцать лет я воевала. Я разбираюсь в тактике мелких подразделений. Я знаю, как взрывать все к чертям и убивать людей. Можешь меня представить продавцом в магазине?

– Нет, не могу, – говорю я. – Распугаете всех покупателей.

– Это больше не наш мир, Грейсон.

Я в любом случае не собирался возвращаться в КК. Там ничего для меня не осталось, он перестал быть моим миром, как только я взошел на борт летевшего в учебку шаттла. Но у меня в голове царила туманно-прекрасная мечта об увольнении из армии лет через десять и покупке дома в пригороде для среднего класса, где не придется бояться, что тебя пырнут ножом из-за паршивого еженедельного пайка. Теперь я осознаю, что понятия не имел, насколько серьезным окажется разрыв с прежней жизнью.

– Я облажался, да, сержант? – спрашиваю я ее. – Подписался на всю жизнь?

Она отвечает не сразу, еле заметно усмехается.

– Это должно считаться преступлением, – наконец ворчит она. – Детишки твоего возраста еще ни хрена ни о чем не знают. Стоит только столовским стейком у вас перед носом потрясти, и вы уже все бумажки подмахнули.

– И что мне теперь делать?

– Что ты хочешь сделать, чтобы убраться из пехоты? Что бы ты попросил, если бы завтра президент повесил тебе на шею такую же медаль? – спрашивает сержант Фэллон. Она изучает меня с легкой улыбкой, как будто знает, что я отвечу.

– Серьезно?

Она кивает в ответ:

– Серьезно, рядовой Грейсон. Медаль Почета. Все дороги открыты. Что бы ты сделал с такой возможностью?

Мне не хочется отвечать, чтобы не показалось, что я не верен своему отряду, но трудно не ответить сержанту Фэллон честно. И я говорю правду:

– Я попросился бы служить в космосе. Флот, десант – неважно, главное – отправиться к звездам.

Если я хочу порвать со старой жизнью, надо бежать от нее всерьез, так далеко, как только возможно. И я знаю, что на планетах-колониях хотя бы есть свежий воздух и на один квадратный километр не приходится четверть миллиона соседей.

– Уверен? – поднимает бровь сержант Фэллон.

– Уверен.

– Что ж, это единственный путь, которым люди вроде нас могут убраться с этой поганой каменюки. Надо бы закатить тебе лекцию о том, какое говно эти флот и десант, но, если честно, я тебя ни в чем не виню.

Мой ПП все еще не пускает меня в АрмНет, но читалка на нем работает. Большинство солдат моего взвода используют ее только для устава и военных справочников, но я уже давно выяснил, что она работает с любым электронным текстом. Бесплатных сайтов с книгами полно, и всего за два часа я закачиваю на ПП столько классики, что хватило бы на маленькую библиотеку.

Я осилил уже треть «Сердца тьмы» и полтора пончика, когда открывается дверь и в мою палату входит майор Унверт.

– Вольно, рекрут, – говорит он, пока я вытираю рот и откладываю пончик, салфетку и планшет на тумбочку. Меня бесит, что он в униформе класса А, а я – в дурацкой больничной пижаме. Из-за разницы в одежде я чувствую себя уязвимым, и то, что я лежу в постели, добавляет мне слабости. Хуже могло бы быть, только если бы он вошел в сортир, пока я сидел на толчке.

– Майор, – говорю я, – неужели вы успели с утра слетать в Шугхарт и обратно?

– Да, – отвечает он. – За обедом я встретился с командиром батальона. Я смотрю, вас тут прилично кормят.

– Да, сэр. Прямо как дома.

– Замечательно. Как насчет подробного доклада? Мне нужно сделать официальную запись вашей версии событий.

– Мне кажется, сэр, у меня есть право потребовать, чтобы при этом присутствовал военный адвокат.

Майор Унверт делает такое лицо, будто унюхал что-то крайне неприятное. Вся его дружелюбная манера в тот же миг испаряется.

– У вас нет никаких прав, рядовой. Вы примерно в трех нанометрах от трибунала и должны быть счастливы, что я не притащил с собой пару военных полицейских, которые дежурили бы у вашей двери и водили вас мочиться под конвоем. На вашем месте я бы не возникал. А сейчас либо вы поведаете мне свою версию событий, либо я запишу, что вы отказались предоставить доклад. И вообще-то, я был бы только счастлив, если б вы так и сделали, тогда мне не придется возиться с бумажками. Ваше поведение начинает меня утомлять.

Вот теперь я все-таки готов напасть на офицера. Я протягиваю руки, чтобы схватить его за лацканы мундира класса А, но прежде, чем дотягиваюсь, кто-то с силой отдергивает майора назад. Я вижу, как выражение жестокого довольства на его лице сменяется удивлением.

Майор оставил дверь открытой, и мы оба не заметили, как появилась сержант Фэллон. Она встала с кресла-каталки, и даже с одной ногой у нее хватает силы и равновесия, чтобы оттащить майора Унверта от моей кровати, будто полупустой армейский рюкзак. Он весьма неграциозно падает на задницу, и сержант Фэллон тут же оказывается сверху. Одной рукой она берет его за воротник и придавливает к полу. Другой выхватывает одну из ручек, торчавших из нагрудного кармана его формы. Она скидывает колпачок пальцем и прижимает острый стержень прямо к горлу майора. Потом приближает свое лицо к лицу Унверта, пока их носы едва не соприкасаются.