Мемуары сластолюбца - Джон Клеланд

Дама, бывшая с Лидией, не дала мне времени опомниться. Она властно взяла Лидию за руку и резко, безо всяких объяснений, вывела в гостиную, где я по-прежнему стоял, как истукан, не в силах ринуться за ними или хотя бы выразить протест. Проходя мимо меня, старшая дама уронила: "Какой актер!"

Я диким взглядом обвел комнату, ища поддержки Мервилла, но он тоже исчез. Покинутый возлюбленной и другом, я так и стоял столбом, во власти отчаяния, тем более сильного, что все свершилось слишком быстро. Наконец я в изнеможении опустился в кресло. Перед глазами по-прежнему стояла Лидия – так счастливо обретенная и вновь потерянная!

Ко мне подошла безмерно удивленная леди Снеллгров и спросила, что я сделал, чтобы до такой степени обидеть или взволновать леди Гертруду Санли и ее мать.

– Леди Гертруду Санли? – вскричал я. – Неужели весь мир сговорился мучить меня? Причем тут леди Гертруда? Какое она имеет отношение к Лидии, той самой Лидии, которая только что покинула меня столь безжалостным образом?

– Не знаю, о какой Лидии вы говорите, – довольно прохладно ответила леди Снеллгров, – но это, конечно, шутка. Вы не можете не знать, что здесь только что были графиня М. и ее дочь, леди Гертруда.

Вот как раз этого-то я и не знал. Более того, никак не мог поверить словам леди Снеллгров, хотя, разумеется, она не собиралась меня обманывать. Но как я мог не верить собственным глазам? Мы объяснились, и я скоро понял свою ошибку, обусловленную стечением обстоятельств и сделавшую примирение с Лидией весьма нелегким делом.

Как оказалось, леди Гертруда не была единственной, представленной в тот день ко двору: перед ней представляли мисс Э., ее-то я и видел, а поскольку она не произвела на меня впечатления, не удосужился спросить, как ее зовут. Сразу после нее ждали выхода леди Гертруды, чье имя было у всех на устах и опередило ее появление в зале. Когда оно достигло моих ушей, я отнес его к девушке, только что принявшей боевое крещение, и тотчас удалился, так и не узнав о своей ошибке – вплоть до нечаянной встречи с Лидией у леди Снеллгров. Лидия – леди Гертруда! Я оскорбил ее на балу-маскараде и на другое утро покинул Лондон – в то время, как она думала, что я узнал ее; с презрением отверг предложение Мервилла представить меня ей и, в довершение всего, должен был вот-вот пуститься в заграничный вояж, что явилось еще большим оскорблением.

В эти минуты растерянности и горьких сожалений мне оставалось утешаться лишь сознанием своей невиновности. Как вдруг еще одна страшная мысль пришла мне в голову: Мервилл – мой соперник! Но я не мог долго на ней задерживаться: к леди Снеллгров приехали новые гости. Я бросился наводить справки и думать о том, как объяснить Лидии мою ошибку.

Было нетрудно узнать, где она живет, но я не мог предстать перед леди Гертрудой или ее матерью, не развеяв возникшего недоразумения. Я решил сделать это в письме, которое передала бы миссис Бернард или ее свекор, низкорослый старик, столь жестоко введший меня в заблуждение.

По прибытии домой я первым делом отправил управляющего вместе с Томом, знавшим мистера Бернарда в лицо, и знавшим, где искать его, с просьбой о встрече, а тем временем написал письмо леди Гертруде, в котором излил душу в столь искренних выражениях, что она не могла не поверить и не откликнуться.

Вернулся мой посыльный и сообщил, что вышеуказанного джентльмена нет дома, но ему оставили записку, так что утром он непременно прочтет ее. Любое промедление было для меня подобно смерти, но мне ничего не оставалось, как только ждать. Вот когда я остро почувствовал отсутствие Мервилла. Я жаждал излить душу, но – как будто прочих страданий было недостаточно – во мне заговорила ревность. Я тотчас отправился к Мервиллу, но его не оказалось дома и никто не мог сказать мне, где искать его. Я объехал все места развлечений – и все напрасно.

Усталый и измученный, я вернулся домой, ни на йоту не приблизившись к цели.

На следующее утро мне принесли записку от Мервилла.

"Я понимаю, сэр, что моему внезапному исчезновению нет оправдания, разве что сошлюсь на боль, вызванную вашей неожиданной встречей с Лидией. В горячке первых минут соперник восторжествовал над другом, и я был близок к тому, чтобы принести вас в жертву. И если в конце концов вопрос решился в вашу пользу, то не из соображений дружбы или требований чести, а потому лишь – не стану лгать, – что здравый смысл не дал мне усомниться в том, на чьей стороне будет перевес: ведь вы намного опередили меня в сердце леди Гертруды. Насколько я могу судить, произошло чудовищное недоразумение, из которого честь не позволяет мне извлечь выгоду. Поэтому я решил предстать перед леди М. и убедить ее в вашей невиновности – это должно произвести тем большее впечатление, что ей известны мои собственные чувства к ее дочери. Но не сомневаюсь, что и вы, со своей стороны, не упустите ни единой возможности объясниться с ними. Видите, изменник вы этакий, вся моя месть вам за смерть моих надежд сводится, таким образом, к искренним попыткам помочь вам в осуществлении ваших. Пусть ваше счастье в какой-то степени компенсирует то, в чем отказано мне самому. Увидимся утром. Я вновь свободен и остаюсь преданным вам,

Мервилл".

Ничто не могло так успокоить и обрадовать меня, как это примирение с Мервиллом, но осталось еще помириться с леди Гертрудой; однако я счел письмо Мервилла добрым предзнаменованием. Едва я успел дочитать его до конца, как явился мистер Бернард (вернее, мистер Уитерс, ибо такова была его настоящая фамилия) собственной персоной. Его тотчас пропустили ко мне, и ни обида за прошлый обман, ни то, что на протяжении последнего времени он не раз безжалостно пресекал мои попытки докопаться до истины, не могли помешать мне заключить его в объятия и оказать ему самый сердечный прием; обладая сухим, стоическим характером, он, тем не менее, не смог остаться равнодушным к этим знакам моего расположения. После обмена приветствиями я заставил его сесть. Я объяснил ему свое поведение на балу, без чего мне было трудно рассчитывать на его доверие. По-видимому, оно удовлетворило мистера Уитерса, и он, в свою очередь, поведал мне следующую историю – без единой фальшивой ноты либо увертки.

– Вам может показаться странным, – начал он, – что юная леди с таким происхождением, как леди Гертруда, в столь нежном возрасте вынуждена была бежать из дома и скрываться там, где вы впервые встретили ее, – особенно в наш век и в стране, так мало подходящей для романтических эскапад, как наша. Поэтому придется сделать экскурс в прошлое, к источнику сих приключений, и познакомить вас кое с какими подробностями из жизни этого семейства, известными лишь узкому кругу родственников и близких друзей.

У графа М. и его жены был сын, лорд Санли, многообещающий юноша, и дочь, леди Гертруда. Лорд Санли отправился в заграничное путешествие; тем временем леди Гертруду увидел лорд Ф., случайно заехавший в поместье графа М., и, хотя она только что вышла из детского возраста, был так поражен ее красотой, что и думать забыл о вопиющей разнице между ее рассветом и его закатом, ибо ему было около шестидесяти лет, он был вдов и не имел детей.