Мемуары сластолюбца - Джон Клеланд

Мой приход ненадолго прервал их разговор, но затем эта жалкая карикатура на Макиавелли возобновила его, нагоняя на нас обоих смертную скуку. Лорд Терсильон без малейшей жалости к собеседникам слово в слово повторил свою недавнюю речь в парламенте, которая, насколько я мог судить, содержала мысли, чрезвычайно ценные… двадцать лет назад. Потом он еще какое-то время перескакивал с одного предмета на другой, причем его главной целью было убедить немногочисленную аудиторию в значимости своей персоны. Наконец он милостиво избавил нас от своего несносного присутствия, полностью убежденный в том, что мы прониклись к нему точно таким же благоговением, какое он сам питал к своей особе. Это ли не фатовство чистейшей воды – только иная разновидность!

После его ухода леди Трэверс пожаловалась: каких только людей приходится принимать, чтобы не портить с ними отношения, потому что даже ничтожнейший из них способен на большие пакости. Вот этот, к примеру, целиком поставил государственный пост на службу собственным интересам: в положительном смысле от него мало что зависело, зато – благодаря связям – он имел возможность делать гадости. И вот такие-то составляют высшее общество!

Леди Трэверс могла еще многое сказать по этому поводу, но я решительно пресек ее поползновения, заявив, что столь жалкая добыча не заслуживает того, чтобы наклоняться и подбирать ее с земли; такое ничтожество не стоит даже упоминаний. Мои возражения оказались по существу и вполне в ее духе, так что она молча согласилась со мной и, бросив сей недостойный предмет, поблагодарила меня за то, что я так быстро откликнулся на ее приглашение. Такое направление разговора я счел благоприятным для себя и тотчас поспешил заверить ее в том, что мое горячее желание видеть ее совершенно не дает повода говорить о каком бы то ни было одолжении. После чего добавил еще несколько фраз, которые должны были показать меня в выгодном свете.

Движимый нетерпением, я в то же время отдавал себе отчет, что от меня требовалось продемонстрировать высший класс ведения любовной интриги – если, конечно, я хотел добиться успеха. Не отличаясь особой скромностью, я не допускал даже мысли о том, что леди Трэверс откажет мне в том, в чем, насколько мне было известно, не отказывала многим другим. Я был наслышан, в частности, о ее забавах на одной вилле вблизи Рима, где соединились античность и вполне современный разврат. Поэтому я был уверен, что она не станет ломаться. К тому же я сильно полагался на свою самоуверенность, вкупе с темпераментом, считая, что этого достаточно, чтобы начать действовать, пусть даже без любви, которая только помешала бы непринужденности. Я знал, что леди Трэверс – дама с большим опытом и достаточно хорошо осведомлена о возможных последствиях, чтобы даже в минуты страсти оставаться хозяйкой положения. Она не станет лепетать жалкий вздор о желании умереть и прочие вульгарные идиомы любви, реквием по невинности невежественной девушки. С ней нужно обращаться уважительно, щадя ее достоинство, если не добродетель; уметь ценить ее милости и смаковать наслаждение, которое в противном случае обречено на угасание. По-видимому, я не сделаю большой ошибки, предположив, что своим сопротивлением женщины оказывают нам огромную услугу, раздувая огонь страсти.

Имея весьма низкое мнение о добродетели леди Трэверс и весьма высокое – о ее любовном опыте, я вообразил, будто могу полностью положиться на нее – стоит только разбудить в ней влечение ко мне. Моей главной задачей стало придание себе блеска в ее глазах, а уж если она начнет испытывать вожделение, у меня не было оснований сомневаться в том, что она достаточно любит самое себя, чтобы не отказать себе в удовольствии. Она же не дурочка.

План действий моментально созрел у меня в голове. В ходе этого первого визита я не стал предпринимать прямых атак на ее добродетель. Наш разговор касался общих вопросов; зато, когда в нем были упомянуты некоторые общепризнанные светские красавицы, я не преминул вспомнить о некрасивых зубах мисс Берилл, о грубых и неуклюжих руках мисс Пауэрс, о жестких волосах леди Лаваль, то есть косвенным образом наговорил леди Трэверс кучу комплиментов, ибо именно здесь ей было чем гордиться: трудно было сыскать более ровные и белоснежные зубы, более ухоженные руки или шелковистые волосы.

Я возвышал ее, умаляя других, и, разумеется, все эти косвенные комплименты достигли цели.

Кроме всего прочего, леди Трэверс обладала кое-какими признаками человека остроумного и почти что слыла острословом. Поэты воспевали ее в своих поэмах, писатели читали ей свои произведения. Благодаря этому она создала себе репутацию замечательно умной женщины. Она побывала в лучших дворах Европы и нахваталась политических анекдотов, достаточных для экипировки десятка нынешних министров. При всем своем знании света она по-настоящему интересовалась одной лишь собственной особой, руководствовалась своей выгодой и избегала слишком явно подчеркивать свой ум, так как знала, что он почти так же не к лицу женщине, как бакенбарды и сапоги с ботфортами.

Слишком уверенная в своем превосходстве, чтобы бояться дать мне чрезмерно большую власть над собой, леди Трэверс продолжала обращаться со мной, как с молокососом, и даже не пыталась этого скрывать. Я же в свою очередь решил не разубеждать ее и продолжал тешить ее тщеславие неустанным ухаживанием, притворяясь, будто учусь у нее, до тех пор, пока ей не пришло в голову, что не мешало бы завершить мое образование. Что может быть приятнее возложенной на себя миссии – формировать характер молодого человека и развивать его ум, потакая чувствам.

Мне не потребовалось много времени, чтобы убедиться, что, несмотря на склонность к фатовству, я стал играть заметную роль в жизни леди Трэверс. Я часто ловил на себе ее внимательный взгляд, исполненный обещания, – нужно было быть глупцом, чтобы не догадаться о его значении. Временами она позволяла себе наводящие вопросы о состоянии моего сердца, а это никогда не делается из чистого любопытства. Мои ответы, кажется, вполне удовлетворяли ее, и я с каждым днем находил все меньше поводов для отчаяния.

Женщине, которая хорошо знала цену времени и, в силу своего положения в обществе, стояла выше обычных условностей и не была склонна к пафосу, не потребовалось много времени, чтобы, осознав собственный интерес, подогретый удовлетворенным тщеславием, перейти к решительным действиям. Я видел, что она уже готова отплатить мне любезностью за любезность, и, в свою очередь, готовился занять достойное место в ее коллекции.

Как будто специально для того, чтобы гордость моя могла в полной мере насладиться зрелищем поверженных соперников, судьба послала нескольких претендентов на ее милости; она оказала им весьма нелюбезный прием, попросту прогнала; в то же время знаки ее расположения и всевозможные привилегии сыпались на меня, как из рога изобилия, и выставлялись напоказ. Я был допущен к ней в любое время, в том числе тогда, когда двери ее дома были закрыты для всех остальных: однако я имел глупость не пользоваться этим и частенько разыгрывал перед ней комедию скромности и застенчивости. Я знал, что леди Трэверс не привыкла к переизбытку уважения к себе, да и не имела к нему вкуса, однако не мог не чувствовать ее превосходства; преклонение, при отсутствии других помех, несколько сдерживало мой боевой пыл.