Обняться, чтобы уцелеть - Олег Рой

– Да, оно играет в этой истории значительную роль. Самый последний обмен отражениями должен произойти именно в нем.

– Ясно… Получается, что решения перебраться в столицу или купить квартиру я принимал не сам?

– Нет. Это все продиктовал тебе Глеб – через меня, разумеется… Страх перед предстоящей старостью тоже полностью внушил тебе он – у тебя самого и в мыслях не было ничего подобного. Я не говорю уже об идее обмена отражениями с тем, кого ты считал Кириллом Рощиным.

– Да-а… – задумчиво протянул Голубев, осмысляя услышанное. – Ловко вы меня облапошили…

– Иначе от тебя ничего нельзя было бы добиться, – отвечало зеркало. – Такой уж ты человек. Признайся – уж мягким тебя никак не назовешь.

– Значит, получается, все это время я жил под твоим воздействием, как под гипнозом?

– Да, видимо, можно сказать и так… Но все-таки это было не мое воздействие, а Серебряного. Я, повторяю, только исполнял его волю. И не только я один. Отражения тех людей, с которыми ты в это время общался, как правило, так или иначе служили Глебу. И, как и я, влияли на своих хозяев, заставляя их делать то, что было нужно ему.

– То-то я удивлялся, как гладко все идет, как хорошо у меня продвигается обработка Кирилла… Я думал, что расставляю сети – а сам попался в ловушку…

– Ну, ты все-таки не окончательно проиграл, согласись. И – не упущу возможности оправдаться – во многом благодаря мне! – заметило отражение.

– Не понял? Ты о чем? – Леонид удивленно посмотрел на собеседника в зеркале.

– Да о твоих деньгах. Ведь именно я надоумил тебя переписать на имя Рощина все счета и собственность! Согласись, Глеб не стал бы этого делать. А я попытался тебе хоть в чем-то помочь. Потому что – хоть тебе и странно будет это услышать после моего признания – я все-таки очень дорожу тобой. И желаю тебе добра.

– Да, за это спасибо, конечно, – отстраненно проговорил Голубев. Он торопливо приводил себя в порядок и явно думал уже о чем-то другом. – Пожалуй, пойду прогуляться – надо будет хорошенько кое о чем поразмыслить в спокойной обстановке.

– Только один вопрос напоследок, – попросило отражение. – Признайся, ты ведь не на самом деле собирался наложить на себя руки? Просто хотел привлечь мое внимание? Я изо всех сил пытался заглянуть в твои мысли, но ты словно выставил между нами отражающий экран…

– Отчасти ты прав, – усмехнулся Леонид. – Но лишь отчасти.

– Ну а если бы я тебе не поверил? Что бы было тогда? Неужели ты и впрямь перерезал бы себе вены?

– Очень возможно. Я сейчас в таком положении, что мне уже нечего терять.

– Но сейчас-то ты пока не будешь этого делать, правда? Обещай мне…

– Ну хорошо, хорошо. Успокойся. Даю слово до следующей нашей встречи не предпринимать никаких решительных действий.

Он вышел из отеля и долго бродил по медленно погружающимся в сумерки московским улицам. В этот один из первых по-настоящему теплых весенних вечеров в центре еще было очень оживленно и многолюдно, но это, как ни странно, совсем не мешало Голубеву и не отвлекало от важных рассуждений.

«Значит, получается, что все последнее время я жил не своей головой, а полностью подчинялся чужой воле… Этот тип, как его, Серебряный, превратил меня в послушную марионетку. То-то я иногда просто сам себя не узнавал… Черт, как же я повелся, позволил собой управлять и не заметил подвоха? Впрочем, чему же тут удивляться? Он занимается такими вещами не один год – да что там, не один век! Заодно с ним было не только мое собственное отражение, но и отражения многих окружавших меня людей – и все дружно влияли на своих хозяев…

Ладно, сделанного не воротишь. Сейчас нужно не сокрушаться и кусать локти, а подумать, как действовать дальше… Будем рассуждать логически. Что я еще могу предпринять в создавшемся положении? На первый взгляд вариантов немного. Ситуация сложилась явно не в мою пользу. Доставшееся мне в пользование тело несчастного Кирюхи смертельно больно. Ему осталось жить максимум года полтора… Потом оно умрет – и мое сознание, естественно, вместе с ним. А поскольку пути назад нет, то у меня остается два выхода – или смириться, или бороться.

Конечно, рак практически неизлечим… Но все-таки случаи выздоровления известны, и тот ученый, о котором рассказывал врач в центре на Каширке, – далеко не единственный. Взять хотя бы ту женщину из бухгалтерии, Аню, по-моему… После возвращения из Египта ей поставили какой-то онкологический диагноз, и тоже прогнозы были весьма неутешительные. А она так и заявила врачам: «Я умирать не собираюсь! Еще чего! Я еще молода, у меня ребенок маленький – на кого он останется? Лечите, оперируйте, делайте что хотите, но я буду жить!» Ей сделали операцию, кажется, даже несколько, но у нее до сих пор – тьфу-тьфу-тьфу! – все в порядке, хотя прошло уже лет десять, а то и больше… Видимо, прав был Артем, мой инструктор по фитнесу – очень многое зависит от установки».

Захотелось пить, и Леонид, оглядевшись, высмотрел на той стороне улицы симпатичное кафе.

«Разумеется, одного психологического настроя в таком деле будет мало, – продолжал рассуждать он, спускаясь в подземный переход. – Нужно будет пройти лечение, самое лучшее, самое дорогое. Лечь в какую-нибудь западную клинику или… Или попробовать начать с отечественной медицины? И все-таки обратиться к доктору Ксении Волжанской? К его Ксю…

В кафе было многолюдно, но ему повезло – парочка уже не слишком молодых влюбленных как раз освободила уютный столик у окна. Голубев опустился в удобное кресло, заказал греческий салат и большую бутылку минеральной воды без газа.

Ксения Волжанская… Одно только звучание этого имени до сих пор щемило сердце. Именно так звали ту, которую он когда-то так страстно и безумно любил. Ту, которая раз и навсегда затмила для него всех остальных женщин в мире и кто оставила в его сердце незаживший шрам… Правда, об этом не знал никто, ни одна живая душа. Даже Георгий, который в свое время их познакомил.

Отец Ксении, Борис Семенович Волжанский, был научным руководителем и любимым наставником студента Латария. В студенческие годы Жорка на него только что богу не молился, искренне считал величайшим ученым в мире и к тому же Врачом и Педагогом с большой буквы. Он постоянно бывал у Волжанских и в профессорской квартире на Фрунзенской набережной, и на даче в Софрине, сделался почти что членом семьи и, разумеется, подружился с детьми, которых у Бориса Семеновича было двое – Саня и Ксаня, как их звали дома.

Александр, несколькими годами младше Георгия, учился тогда в старших классах, а Ксения только что родилась и была совсем еще крошкой, двух или трех лет от роду. Ее появление на свет явилось для немолодых уже родителей полной неожиданностью. «Поскребыш», – ласково называл дочурку профессор.

Хорошенькая, умненькая и с первых же дней жизни очаровательная Ксюша, разумеется, была в семье всеобщей любимицей. При этом девочку ухитрились не избаловать, возможно, потому, что она не стала для Волжанских центром вселенной. Мать и отец много работали, дедушек и бабушек уже не было, а держать прислугу в те времена не было принято, поэтому большинство забот о малышке легло на плечи старшего брата. Саню, впрочем, такое положение вещей нисколько не угнетало. Он обожал сестренку. С удовольствием с ней возился, а едва девочка стала чуть подрастать, стал брать ее с собой – на прогулки, на встречи с друзьями и даже на свидания с девушками. Это было своеобразным тестом: если барышня при виде пухленького рыжекудрого создания корчила недовольную гримасу – значит, Сане она не подходила. Впрочем, к чести Ксении надо сказать, что ребенком она была удивительно «удобным». Никогда не капризничала, почти не требовала к себе внимания, играла сама с собой или сидела тихонько в стороне, прислушиваясь к разговорам взрослых, а потом вдруг выдавала что-нибудь настолько серьезное и умное, что все вокруг только диву давались.