Когда дым застилает глаза. Провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория - Кейтлин Даути

Я воображала, что скажу в случае провала: «О, да, этот конвейер всегда останавливается. На этом моменте я обычно бегу через весь крематорий, хватаю коробку с телом и швыряю ее в пламя. Это обычное дело, сэр, не беспокойтесь».

Ночью перед кремацией меня мучили кошмары о том, как рвется ремень конвейера и, что еще хуже, как печь выключается после того, как я уже загрузила в нее тело. Этого никогда не происходило ранее, но могло (и, учитывая мою удачливость, непременно должно было) случиться в тот день.

Майк не только озвучил свое желание свести меня с сыном усопшей, но и сказал: «Выше нос: она не очень-то хорошо выглядит». Это тоже подпитывало мои кошмары. Вся семья прилетала из Новой Зеландии (или, возможно, Австралии), а умершая выглядела «не очень-то хорошо». Что это вообще означало?

В понедельник утром я узнала, что это означало: на щеках у усопшей появились странные ярко-оранжевые гниющие пятна, а ее нос был покрыт жесткой коричневой коркой. Ее лицо было опухшим и гладким, как перезрелый персик. При жизни кожа человека бывает лишь нескольких скучных цветов: кремовой, бежевой, серо-коричневой и коричневой, но после смерти все ограничения снимаются. Из-за разложения кожа расцветает разнообразными пастельными и неоновыми оттенками. Этой женщине довелось стать оранжевой.

Придя на работу, я немедленно принялась за ее макияж, используя все, что было доступно в косметичке «Вествинда», которая была наполнена наполовину профессиональным гримом, наполовину обычной косметикой из магазина через дорогу. Я попыталась привести в порядок ее волосы, чтобы отвлечь внимание от разложения. Вокруг головы женщины, по форме и цвету похожей на баскетбольный мяч, я выложила белые простыни. Выкатив ее под розоватую лампу в зале для прощаний, я убедилась в том, что выглядела женщина вовсе не так плохо.

– Неплохо, Кэт, неплохо, – подбодрил меня Крис. – Она выглядела… не очень хорошо.

– Спасибо, Крис.

– Понимаешь, мне нужно забрать мистера Клемонса из дома престарелых в Шаттаке. Они не хотят, чтобы тела у них задерживались. Медсестра уже три раза звонила и орала на меня.

– Крис, сейчас будет кремация при свидетелях. Я останусь здесь одна!

– Знаю, знаю, я тоже это не одобряю. Майку не следовало вот так тебя бросать. Он думает, что все легко. Тебе нужна поддержка.

Хотя Крис сказал правду, у меня активизировался старый рефлекс под названием «Нет, я справлюсь». Страх показаться слабой и некомпетентной был сильнее любых выдуманных опасений о том, что конвейер остановится.

– Поезжай, Крис. Все в порядке. Я справлюсь.

Вскоре после отъезда Криса в крематорий пришли сын покойной (идеальная пара для вашей покорной слуги по мнению Майка) и еще десять членов семьи. Я проводила их в зал для прощаний и подвела к телу. «Я оставлю вас наедине с ней. Не торопитесь», – сказала я, уважительно выходя из зала.

Как только дверь закрылась, я прислонила к ней ухо, чтобы услышать их реакцию. Первое, что сказал ее сын, причем довольно твердо, было: «Раньше она выглядела лучше. Мама выглядела куда лучше без всего этого макияжа».

Моим первым порывом было вбежать в зал и закричать: «Когда она на глазах разлагалась, приятель?». Но я понимала, что это не слишком вежливо по отношению к клиентам. Затем, когда я успокоилась и переварила критику по отношению к своей работе, мне снова захотелось поговорить с сыном умершей и объяснить ему, что я за естественность и тоже против принятого в похоронной индустрии макияжа, но, возможно, если бы он увидел ее до макияжа, то согласился бы, что без косметики не обойтись. Затем я бы попросила его уточнить, что он подразумевал, говоря, что «раньше она выглядела лучше». «Раньше» – это при жизни? Тогда это имело смысл. Или «раньше» – это когда он в последний раз видел тело матери, и оно еще не приобрело окраску дорожного конуса? Больше всего меня беспокоило то, что он мог оказаться одним из тех редких людей, которых не смущают тела, уже начавшие разлагаться. Если бы это действительно было так, то Майк оказался бы прав: ее сын мог стать моим идеальным мужчиной. Как бы то ни было, этот разговор так и не состоялся, но я уверена, что наши отношения были бы обречены, несмотря на идеальные условия для их зарождения.

Родственники довольно долго прощались с умершей, прежде чем сообщить мне о своей готовности к кремации. В зале для прощаний меня напугал дым, клубящийся по бокам трупа. Близкие умершей положили в складки белых простыней толстые связки подожженного шалфея. Обычно мы не разрешаем разводить огонь в зале для прощаний, но так как Майк уехал, а усопшая напоминала спортивный инвентарь, я спустила им это с рук.

Помимо шалфея, родственники вложили в руки умершей кофейно-миндальное эскимо, как орудие викинга. Я обожаю такое мороженое, поэтому я невольно закричала: «Это мое любимое!»

До этого момента я успешно держала рот закрытым (даже после того как родственники не оценили сделанный мной макияж), но не высказаться по поводу мороженого было выше моих сил. К счастью, они просто посмеялись. Кофейное эскимо было любимым и у их матери.

Так как Крис уехал за мистером Клемонсом, перевозить усопшую в крематорий на каталке пришлось мне. Первым делом я врезалась в дверной проем, после чего вперед устремился густой клубок шалфеевого дыма. Не помню точно, что я сказала в тот момент, но, возможно, это было что-то вроде: «Упс!» или «С первой дверью всегда проблема!»

Затем без приключений переместила умершую на конвейерную ленту, после чего, к моему облегчению, она удачно уехала в кремационную печь. Я разрешила ее сыну нажать на кнопку, зажигающую пламя. Как и многие до него, он был тронут ритуальной силой кнопки. Шалфей и мороженое свидетельствовали о том, что ритуалы для этой семьи были не новы. На мгновение мне показалось, что он забыл о театральном макияже и о том, как я врезалась каталкой в дверь (хотя он до сих пор не был очарован мной до такой степени, чтобы пригласить меня на свидание).

Пока Майк был в отпуске, я кремировала 27 взрослых, шесть детей и два торса. Три из всех этих кремаций были при свидетелях, и все они прошли гладко.

В первое рабочее утро после отпуска Майк оторвался от заполнения бумаг, взглянул на меня и сказал: «Черт возьми, я так тобой горжусь».

Я чуть не разрыдалась прямо там, чувствуя себя так, словно мной была одержана огромная победа и уже не ощущая себя девочкой, которая играет в новую работу, потому что не была дилетантом. Я была оператором кремационной печи, и уже знала, как это делается. Кроме того, я была хороша в этом деле.

Если бы Майк тешил мое тщеславие чаще, хваля меня за хорошо подметенный двор и пять сожженных младенцев до пяти, я была бы гораздо менее компетентным работником. Добиться успеха я смогла только, потому что боялась ударить в грязь лицом перед ним.

– Ты проявила себя лучше, чем 95 % людей, которых я когда-либо нанимал, – продолжил Майк.

– Подожди, кто же те 5 %, которые работали старательнее меня? – сощурившись, спросила я. – Надеюсь, ты просто так это сказал.