Когда дым застилает глаза. Провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория - Кейтлин Даути

На этом закончим с сантиментами.

К моему удивлению, сотрудники «Вествинда» устроили вечеринку по случаю моего отъезда. Пришли все. Крис, который не очень-то любил вечеринки, ушел рано, но перед этим он подал мне подарочный пакет с изображением воздушных шаров пастельных оттенков. Внутри была лишь одна вещь – кокос.

– Это… кокос? Спасибо, Крис.

– В 1974 году, когда я жил на Гавайях, мой друг бросил этот кокос на заднее сиденье моего оранжевого «Форда Пинто». Он сказал: «Это не простой кокос. Носи его с собой, куда бы ты ни отправился». Я так и делал. А теперь я дарю его тебе.

Только Крис мог так душевно преподнести 35-летний кокос в подарочном пакете. Я была тронута и неуклюже его обняла.

– Пока, Кэт, – сказал он и ушел.

Позже тем же вечером, когда я была уже порядком пьяна, Майк и Брюс подняли разговор о работе. (Нам и разговаривать было особо не о чем, кроме как о работе.) Однако это была не простая болтовня о мерзавце из конкурирующего с нами бюро или о тяжелом случае на прошлой неделе; это была беседа о существовании, и об этом я могла говорить долго.

Брюс рассказал о том, как десять лет назад в бюро пришла беременная женщина. Она сказала, что хочет договориться о кремации своего ребенка.

– Когда она вошла, я выразил ей соболезнования по поводу смерти ее ребенка и сказал, как ей повезло, что она снова беременна, – поделился Брюс. – Однако она распоряжалась о кремации ребенка, который был внутри нее. Он умер, и врачи не могли извлечь его. Тому ребенку было восемь месяцев. Это поразило меня. Она сидела напротив меня с умершим младенцем в животе. Было тяжело. Я до сих пор помню этот случай. До сегодняшнего дня. Поэтому в похоронной индустрии работают так много алкоголиков и наркоманов: только так они могут забыть о том, что происходит.

Майк прислонился головой к стене, не смотря прямо на меня, а затем он очень искренне, словно ему действительно хотелось узнать мой ответ, спросил:

– Разве на тебя никогда не накатывает тоска?

– Ну, эм…

– Когда семья так расстроена и растеряна, а ты ничего не можешь сделать, чтобы помочь им?

Мне кажется, я видела слезы в его глазах. Было темно. Я не уверена. В конце концов Майк тоже был человеком, еще одной душой, пытавшейся справиться со странным и таинственным миром смерти. Он просто старался выполнять свою работу и надеялся когда-нибудь выяснить, какой смысл стоял за всем этим.

Несмотря на то, что я всегда так хотела обсудить с кем-нибудь эту тему, в тот момент я смогла лишь промямлить:

– Думаю, что да. Но ведь мы не в силах ничего исправить, правда?

– Конечно, правда. Удачи в Лос-Анджелесе, – сказал он.

На этом моменте моя карьера в бюро «Вествинд: кремация и захоронение» подошла к концу.

В мою последнюю ночь на съемной квартире наш арендодатель, филиппинец-католик нетрадиционной ориентации, который одновременно был вегетарианцем, активистом и коллекционером статуэток ангелов, живший этажом выше нас, вызвал полицию, чтобы те задержали двух джентльменов, которые в три часа ночи, спотыкаясь, вышли из «Esta Noche». Помочившись на стены, они сели на наше крыльцо, после чего стали курить, лапать друг друга и шептать горячие испанские глупости.

Вскоре их шепот сменился криками: «¿Por qué no me amas?»[75], а затем началась нешуточная драка. Закон должен был вмешаться.

Утром, последовавшим за этой теленовеллой, в реальной жизни я уехала из Рондел Плэйс на арендованном грузовике, увезя с собой все свои мирские пожитки. Наша пестрая компания, состоявшая из меня, кота и питона, преодолела шестичасовой путь из Сан-Франциско в Лос-Анджелес.

Люк предложил мне остановиться у него, пока я не найду квартиру. Мне было тяжело даже находиться в его присутствии, так сильно мне хотелось рассказать ему о своих чувствах. Боясь, что эти чувства нарушат гармонию в наших отношениях, я отклонила его предложение и быстро нашла жилье в Коритауне. Несколько человек предупреждали меня о том, что Коритаун – плохой район, но после Рондел Плэйс он казался мне раем. Я могла пройти по улице и ни разу не встретить голого мужчину, испражняющегося за чьим-нибудь автомобилем, или женщину в космически-клоунском костюме, курящую крэк[76]. Возможно, легкие наркотики и драки между группировками и существовали на Каталина Стрит, но по сравнению с Рондел Плэйс это был зеленый оазис.

В Лос-Анджелесе я с головой окунулась в исследование смерти и культуры: мне хотелось узнать не только то, как они влияют на наше поведение, но и почему. Смерть была моим призванием, и я следовала ему так серьезно, как моя циническая натура никогда раньше не позволяла. Наличие цели в жизни дарило мне радость.

Однако, помимо радости, я иногда испытывала и эмоции с противоположного конца спектра, – боялась, что моя глубокая убежденность в важности посмертных ритуалов станет патологической. Еще сильнее меня пугало одиночество: я была лидером культа тел до тех пор, пока была в своем храме единственной. Лидер культа, одинокий в своих убеждениях, это просто сумасшедший с бородой.

Однако у меня был Люк. Он был для меня уютной отдушиной, рядом с ним я могла освободиться от лап смерти и погрузиться в блаженство любви. По крайней мере, я так думала.

Наконец я жила в том же городе, что и Люк, но все еще не могла ему во всем признаться: в этих словах был слишком большой смысл. Когда же мое терпение подошло к концу, я написала ему письмо, в котором рассказала, как сильно я в нем нуждаюсь и что его поддержка – это единственное, что удерживает меня в этом мире, где так легко предаться отчаянью. Письмо получилось в равной степени слащавым и нигилистическим. Мне казалось это весьма уместным, ведь мы с Люком тоже были слащавыми и нигилистическими. Опустив письмо в почтовый ящик в середине ночи, я была уверена, что Люк ждал этого и что его ответ будет таким же пылким, как мое признание.

Однако затем последовала тишина.

Через несколько дней я получила от Люка электронное письмо, состоящее из одной строчки: «Не проси меня об этом. Я не хочу больше тебя видеть».

Где-то в мире все еще существовал живой Люк, но отношения, которые я знала, и дружба, которую я лелеяла, на моих глазах превратились в пыль. Это было что-то вроде смерти, и боль была острой.

Очень скоро в моем разуме снова зазвучал старый внутренний монолог, некоторые отрывки которого были схожи с голосом из моего детства: «В мире есть люди, которые голодают и на самом деле умирают. Этот парень тебя не хочет, тупая ты стерва». Однако к сценарию добавились и новые строки: «Ты думала, что тебе удастся вырваться, да? Нет, не удастся. Сейчас ты принадлежишь смерти, и никто тебя не полюбит. Здесь все пахнет трупами».