Брошенное королевство - Феликс В. Крес

Сама Ридарета наверняка не тосковала, вспоминая своих дочерей. Порой он задумывался, оставались ли у этого странного существа, за которое он до сих пор готов был отдать жизнь, хоть какие-то настоящие чувства. Если так… то, похоже, исключительно для него, Раладана. Если, конечно, он не обманывал себя.

Но он любил ее такой, какая она была. Если бы он когда-нибудь захотел иметь настоящую дочь, то ему хотелось бы именно такую. Прекрасную, немного дикую, самую красивую на свете девушку, отважную, не боящуюся никого и ничего. Ему не помешали бы даже ее выходки — по крайней мере, большинство из них. Ибо порой он сталкивался с тем, что было действительно непостижимо и искренне его пугало. А ведь он не был ни труслив, ни особо впечатлителен.

Теперь ему предстояло испугаться в очередной раз… хотя он об этом еще не знал.

Она встала рано утром. Он забыл ей сказать, где искать походный костюм, который она требовала, так что она вышла на палубу в том же зеленом платье, которое было на ней вечером. Хотя уже совсем рассвело, она не сразу заметила Раладана, неподвижно стоявшего на носу. Не обращая внимания на приветствие вахтенного, она потащилась к борту. Раладан нахмурился, заметив явное усилие, с которым она двигалась, — останавливаясь почти после каждого шага, пока, наконец, с заметным облегчением не оперлась локтями о фальшборт. Сперва она глубоко дышала, полной грудью вдыхая свежий морской воздух, потом опустила голову, с которой космами свисали нечесаные волосы. Своего опекуна она заметила лишь тогда, когда он направился к ней, и щеки ее смущенно покраснели.

— Что с тобой?

Она слабо улыбнулась и лишь покачала головой, давая понять, что ничего.

— Не говори глупости. Иди внутрь, — приказал он.

— Не хочу.

— Я сказал — иди. И в третий раз повторять не стану.

Он взял ее под руку и помог добраться назад к кормовой рубке. На «Сейле», кроме капитанской, где сейчас спал Бохед, имелись только две маленькие каюты, ждавшие особых гостей.

— К тебе или ко мне?

— К тебе, — поспешно сказала она. — Ничего со мной не случилось, слышишь?

— Ну тогда идем к тебе, — ответил он и, прежде чем она успела возразить, втолкнул ее в открытую дверь каюты.

Сквозь маленькое окошко падал яркий дневной свет. Тесное помещение выглядело так, словно по нему прошелся ураган. Раладан сглотнул слюну и приблизился к узкой матросской койке, прикрепленной к стене. Скомканные простыни были покрыты темными пятнами. Он поднял одну.

— Что это?

Она молчала.

— Я тебя спрашиваю, что это? — грозно повторил он.

— А что это, по-твоему? — гневно спросила она. — Ты не знал, что у женщин иногда идет кровь?

Однако пятен было столько, словно кого-то изрубили мечом.

— Хочешь меня убедить, что это женское кровотечение? Что ты с собой сделала? Раздевайся! — приказал он, едва сдерживая дрожь, поскольку знал, что может увидеть. — Снимай платье, я сказал!

— Нет.

— Что ты с собой сделала, говори.

— Нет. Оставь меня, наконец, — попросила она со злостью и вместе с тем со смирением. — Уже… все хорошо.

— Что хорошо?

Много лет назад он увидел нечто, чего не мог до сих пор ни забыть, ни понять. Казалось, будто хищный Гееркото черпал силу из боли… будто Риолата вынуждала Ридарету себя калечить. Первая испытывала наслаждение, вторая переживала истинные муки. И обе находились в одном теле, в котором могущественная сила могла поддерживать жизнь, несмотря на страшные, практически смертельные раны. Раны эти, впрочем, затягивались во много раз быстрее, чем у кого-либо другого, шрамы же были почти невидимы или даже исчезали полностью. Раладан многое в жизни повидал, но не мог прийти в себя, увидев приемную дочь, которая копалась в собственных внутренностях и забавлялась ими, корчась от боли и наслаждения одновременно. Отвратительного, непостижимого наслаждения. Она держала руки в собственном теле как в распоротом мешке, засунув их по запястья. Ему никогда в жизни не становилось плохо от одного взгляда на что бы то ни было, но тогда он едва устоял на ногах. Но несколько дней спустя на ее коже виднелись лишь хорошо зажившие шрамы, а вскоре исчезли и они. Едва видимые, тонкие, как волос, следы были скорее сущей насмешкой, чем памятью о ранах, от которых из ста человек не погиб бы в лучшем случае один.

— Что ты с собой сделала? — снова спросил он. — Когда-нибудь ты умрешь… Ты знаешь о том, что можешь умереть. Ты не по-настоящему бессмертна, а та твоя проклятая сила не приходит по первому зову. И когда-нибудь она не придет или придет слишком поздно.

— Я знаю, что я могу и когда. Не мучай меня больше, Раладан.

— Зачем ты это делаешь? В чем смысл? Зачем калечить собственное тело? — спрашивал он, сев на окровавленную постель, все еще с запятнанной тряпкой в руках. — Скажи мне, я хочу знать. Что ты с собой делаешь и как часто?

— Только иногда, редко. Ничего особенного. Раладан, не спрашивай меня больше, — снова попросила она, опершись головой о стену за спиной. — Пусть будет, как будет. Хорошо? Прошу тебя, Раладан.

— Ты сумасшедшая, и ты об этом знаешь.

— Нет, я не сумасшедшая… Сейчас приду в себя, поем… и будет хорошо. Мне уже почти не больно, сейчас все кончится… Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

Он молча покачал головой.

— Я слишком стар, а потому слишком умен, чтобы требовать обещаний, которых ты все равно не выполнишь, — наконец сказал он. — Но каждый год я много месяцев провожу в море… мы редко видимся… Тебе не обязательно делать это именно тогда, когда мы встречаемся. Я прав?

— Да, — тихо призналась она.

— Приведи себя в порядок. И каюту тоже. — Он положил скомканную простыню на койку. — Или я лучше сам здесь уберу.

— Нет. Я справлюсь.

— Ну, в таком случае справляйся. Все, что тебе нужно, здесь есть. На дне сундука найдешь подходящую одежду. Юбка, куртка, рубашка, башмаки. Меч и хороший нож есть у меня… впрочем, нож у тебя, судя по всему, имеется. — Он многозначительно посмотрел на нее, с упреком, но притом грозно. — Когда закончишь, приходи ко мне, прикажу принести какой-нибудь еды.

— Хорошо.

Он встал с койки и на мгновение остановился. Возможно, ему хотелось обнять ее или поцеловать в склоненный лоб, но он не умел проявлять свои чувства. К женщине, с которой делил постель, — да. Но к дочери — не умел. То были другие чувства.

— Жду у себя. Не спеши.

Он слегка коснулся пальцами ее руки и вышел.

Чуть позже ему представился случай убедиться, что она не лгала. Когда она пришла на завтрак, а потом спускалась в шлюпку, в ее движениях было трудно заметить даже малейшие признаки слабости. Она вела себя как всегда, и на этот раз… действительно, похоже, не делала с собой ничего такого, как тогда, годы назад. Но это его не успокоило. Дело было вовсе не в причинах, по которым она так поступала… Проблемой являлась ее чрезмерная вера в собственную живучесть, убеждение, что ей невозможно причинить вред. А тем временем обеих «бессмертных» сестер-близнецов не было в живых. Лерене отрубили голову… Раладан боялся подумать о том, не могла ли эта голова, отделенная от туловища, жить еще какое-то время, и что потом с ней стало. Он не знал, где, собственно, помещается сила Рубина и на что эта сила способна, а на что нет. Никто этого не знал. И тем не менее Ридарета готова была считать себя бессмертной и без всякой нужды играть с судьбой при любой морской стычке. Он это видел. Бессмертие… Глядя вслед удаляющейся шлюпке, он подумал еще о существе, называвшемся стражем законов всего. В самом ли деле бессмертие являлось вызовом, против которого была бессильна человеческая изобретательность? Что толку от бессмертия, если тебя залили расплавленным свинцом и сбросили на дно морское? Подобного «дара» надлежало опасаться, ибо он мог стать страшным проклятием.