Дочь болотного царя - Карен Дионне

Мне хотелось узнать ответы хотя бы на некоторые из этих вопросов. Я подумывала о том, чтобы собрать в рюкзак все необходимое на два или три дня, затем двинуться вдоль линии леса, пока болото еще сковано льдом, и проверить, смогу ли я отыскать их дом. Если я не найду эту семью, возможно, отыщется другая, не менее интересная. Я всегда знала, что мир полон людей. Теперь я выяснила, что некоторые из них находятся не так уж далеко от меня.

Одно было совершенно ясно: я не могла всю жизнь провести на болоте. И дело было не только в том, что у нас заканчивались запасы. Отец был намного старше мамы. Когда-нибудь он умрет. Мы с мамой справимся, если только не закончатся пули для винтовки, но когда-нибудь мама тоже умрет, и что мне тогда делать? Я не желала жить на болоте одна. Мне хотелось найти себе приятеля. В статье о племени яномами был снимок одного мальчика, который мне нравился. На плечах у него, словно накидка, лежала дохлая обезьянка, и больше на нем не было никакой одежды. Я знала, что он живет на другом конце света и мы, скорее всего, никогда не встретимся. Но должны же быть и другие мальчики вроде него, где-нибудь поближе, где я могла бы их найти. Я думала, что если отыщу такого, то вернусь на болото вместе с ним, создам собственную семью. Неплохо было бы завести мальчика и девочку.

До того как я увидела тех людей у водопада, я не знала точно, получится ли это у меня. Но теперь у меня появились кое-какие идеи на этот счет.

В те недели отец трижды уходил охотиться на оленей и каждый раз возвращался с пустыми руками. Он сказал, что не может подстрелить оленя, потому что эта земля проклята. Сказал, что боги наказывают нас. Но не сказал, за что именно.

На четвертый раз он взял меня с собой. Отец думал, что, если выстрелю я, это снимет проклятие. Я не знала, прав ли он, но, поскольку это значило, что мне наконец удастся подстрелить еще одного оленя, с радостью согласилась. С тех пор как я убила первого, я каждый год спрашивала у отца, можно ли мне снова пойти с ним на оленью охоту, и он каждый год мне отказывал. Я не понимала, зачем он столько возился, обучая меня стрелять, если не собирался разделить со мной обязанность добывать пищу.

Кусто и Калипсо остались дома. Отцу не нравилось, когда я произносила их имена или играла с ними. Иногда я делала это ему назло, но не сегодня. Отец был очень зол из-за того проклятия, так что я намеревалась отправить их куда-нибудь («История о том, как Кусто и Калипсо навещали племя яномами в тропическом лесу без Хелены»). Рэмбо привязали в дровяном сарае. Отец говорил, что Рэмбо может пригодиться, когда нужно выманить медведя из берлоги или загнать енота, но не в охоте на оленей, потому что оленей слишком легко спугнуть. Я не понимала, в чем проблема. Даже если Рэмбо спугнет оленя, он с легкостью его загонит, потому что он умеет бегать по замерзшему снегу, а олень – нет: у него тонкие ноги, которые проваливаются в сугробы. Нам останется только подобраться поближе и выстрелить. Иногда мне приходило в голову, что отец придумывает столько правил и запретов только потому, что может это делать.

Сегодня вела я, потому что именно я несла винтовку. Мне это нравилось, ведь отец был вынужден идти туда, куда мне хотелось. Вспомнив прозвище, которое он мне дал, – Банджии-Агаваатейяа, – я улыбнулась. Я перестала быть его Маленькой Тенью.

А направлялась я на тот холм, где убила своего первого оленя, потому что то место принесло мне удачу. И я все еще надеялась подстрелить олениху, беременную двойней.

Когда мы достигли заброшенной бобровой хатки, где отец раньше расставлял ловушки, я знáком велела ему опуститься на землю, стянула рукавицы и устроилась рядом с ним. Послюнявила палец, проверяя ветер, и досчитала до ста, чтобы дать любому оленю, который нас слышал, время успокоиться. А затем медленно подняла голову.

С другой стороны бобровой хатки, как раз между нами и кедровым болотом, у которого должны были находиться олени, на открытом месте стоял волк, совершенно наглый и бесстрашный. Это был самец, в два раза больше койота и в три раза больше Рэмбо, с массивной головой, широким лбом, мощной грудью и густой темной шерстью. Раньше я никогда не видела волка, если не считать шкуры в нашей кладовой, но ошибиться не могла: это был именно волк. Теперь я поняла, почему отцу не удавалось подстрелить оленя. Нашу землю никто не проклял, просто на ней поселился новый охотник.

Отец дернул меня за руку и указал на винтовку.

«Стреляй», – прошептал он и постучал по своей груди, показывая, куда я должна целиться, чтобы не повредить шкуру. Я подняла винтовку со всей возможной осторожностью и взглянула в прицел. Увидела спокойные умные глаза волка, который, казалось, точно знал, где мы находимся, и ему было все равно. Я положила палец на курок. Волк не шевелился. Я вдруг вспомнила отцовские истории. Например, о том, как Гитчи Маниту послал волка в компанию первому человеку, когда тот шагал по земле, давая имена растениям и животным. После того как они справились с этим делом, Гитчи Маниту решил, что теперь дороги ма’йиигана и человека должны разделиться, но те к тому моменту провели уже так много времени вместе, что сблизились, как братья. Поэтому для анишинааби убить волка – все равно что убить человека.

Отец стиснул мою руку. Я чувствовала его нетерпение, его злость и восторг. «Стреляй», – прошипел бы он, если бы мог. Мой желудок сжался. Я вспомнила горы шкур в нашем сарае. Вспомнила, что из-за отцовских ловушек бобры, раньше жившие в хатке, за которой мы скрывались, все до единого исчезли. Волк доверял нам, и, целясь в него, я как будто метила в собственную собаку.

Я опустила винтовку, поднялась на ноги, хлопнула в ладоши и крикнула. Волк смотрел на меня еще секунду, а затем, сделав два великолепных прыжка, скрылся с глаз.

Я знала, что после этого отец опять посадит меня в колодец. Но я и представить не могла, что отец вырвет у меня из рук винтовку и ударит прикладом по лицу, да так сильно, что я упаду навзничь в снег. И я точно не предполагала, что он отведет меня обратно в хижину, приставив к спине ствол, словно пленницу. Хотелось бы сказать, что мне было все равно. И все же я не могла поступить иначе. Мне не нравилось перечить отцу. Я знала, как страстно он желал получить шкуру волка.

Я думала обо всем этом, пока сидела на корточках в темноте. Вытянуть ноги я не могла, потому что отец заполнил колодец оленьими рогами и ребрами, битым стеклом и тарелками – всем, обо что я могла бы порезаться, попытавшись устроиться поудобнее. Когда я была маленькой, я сворачивалась калачиком на боку и лежала в куче опавших листьев. Иногда даже засыпала. Думаю, именно поэтому отец стал заполнять колодец всяким мусором. Я должна была думать о своем поведении, а не наслаждаться уютом.

Колодец был глубоким и узким. Я могла вытянуть руки только над головой и делала это всякий раз, когда они затекали. Чтобы дотянуться до крышки колодца, мне пришлось бы вырасти еще на шесть футов.

Я не знала, какое сейчас время суток и как долго я просидела в колодце, потому что крышка совершенно не пропускала свет. Отец сказал, что люди, которые построили хижину, сделали крышку такой прочной, чтобы дети не свалились в колодец. Я знала одно: отец будет держать меня в колодце, сколько захочет, и выпустит, когда будет готов. Иногда я думала: что случится, если он меня не выпустит? Что, если Советский Союз сбросит бомбу на Соединенные Штаты, как хотел сделать Никита Хрущев и о чем писали в «Нэшнл географик»? Если эта бомба убьет родителей, что тогда будет со мной? Я старалась поменьше об этом думать, иначе мне становилось трудно дышать.