Только по любви - Дженнифер Блейк

на своем вызвало горячее пульсирование крови в венах, и ее грудь поднялась над лифом. Ее сестры повернулись к ней с вопросительным взглядом, но она проигнорировала их.

— Я буду там вовремя, но... вам не обязательно оставлять нас.

— О, думаю, обязательно, — поспешно сказала Кейт, когда Рэнд вытянулся во весь рост.

— Да хранят тебя небеса, — прошептала Маргарита.

Ее сестры быстро обняли ее и повернулись назад, откуда пришли. Изабель пошла одна.

— Молились? — спросил Рэнд, когда она подошла ближе, его голос был похож на камень, который терли о камень.

— Почему вы так думаете? — Она вошла в комнату с некоторой осторожностью, когда он отступил назад, давая ей войти.

Он последовал за ней внутрь и закрыл дверь.

— Кое-кто видел вас в аббатстве.

Как она могла быть уверенной, что он поверит, что она ходила встречаться с Леоном, человеком, которого он знал как ее воздыхателя, из чисто дружеских чувств и заботы? О, и как она могла сказать, что ей предложили расторгнуть их брак и даже назвали цену — его жизнь?

Она не могла. Мужского гнева нужно избегать любой ценой. Она усвоила этот урок давно. Сняв чепец и вуаль, потирая голову в том месте, где они ей надавили, через плечо она сказала частично правду:

— Я пропустила мессу, лежа так долго в кровати.

— Надеюсь, что вы не молились о том, чтобы избавиться от внимания вашего мужа.

Его голос был близко, как будто он следовал за ней. Он положил руки на ее талию, останавливая ее движение, притянул к себе. Ее ответ был сбивчивым:

— Нет. Почему я должна?

— Потому что эта молитва не будет услышана, — сказал он шепотом, обжигая ее шею своим дыханием.

Дрожа от реакции и того, что она смутно распознала как угрызения совести, она повернулась в его объятиях, провела руками вверх по твердой стене его груди и обвила их вокруг шеи. Он притянул ее ближе и прижался ртом к ее губам, скользя руками вниз по ее бедрам, чтобы прижать ее к своему горячему, твердому, бархатистому сверху и железному внутри естеству, расположенному между твердыми колоннами его ног, спрятанному за дублетом.

Никто из них не спустился к ужину в большой зал в течение долгого вечера, который последовал, но это не помешало им утолить голод.

«Двор стал не таким без Елизаветы Йоркской», — подумал Рэнд, наклонившись над лютней, которую он нашел на скамье в большом зале, тихо перебирая струны. Обладая кроткой наружностью, она производила эффект луча света, который достигал самых удаленных уголков. В ее отсутствие король был угрюмым и вспыльчивым. Придворные обменивались острыми словечками по поводу процедуры и предшествования. Слуги не спешили выполнять свои обязанности и ругались между собой. Кухня не поставляла все лучшее ни на высокий, ни на низкие столы, серебряные и золотые тарелки, которые украшали сундуки большого зала, потеряли свой блеск, потускнев от пыли и отпечатков пальцев. Добавить к тому же отсутствие Мастера празднеств, а значит и самих развлечений, и картина различий была полной.

Не то чтобы Рэнд винил Генриха в том, что он удалил королеву. Кто знает, какую историю могут донести до ее ушей и насколько она может взволновать ее? Король расскажет ей упрошенную версию загадочного исчезновения ребенка позже, но ей не нужно знать это сейчас. Некоторые говорят, что такое дурное событие может оставить шрам на ребенке в утробе матери. Не говоря уже об испуге от взрыва во время представления.

Ощущение напряженного ожидания витало во дворце. Все ждали новостей из Винчестера: получит ли Генрих наследника или должен будет предпринять попытку снова, что довольно обременительно. Но это было еще не все. Леона не нашли, хотя отряды воинов прочесали город и пригород, заходя в каждый дом. Никто не знал, почему его адская машина извергла пламя и дым, или кто должен был стать жертвой. Никто не вышел вперед, чтобы обвинить врага или друга. Слухи о заговорах, целью которых было свергнуть короля, всегда ходили, но серьезных доказательств такого альянса не обнаруживалось.

Чем больше Рэнд думал об этом деле, тем меньше оно ему нравилось. Машина была неуклюжим и ненадежным способом устранить короля. Намного более действенные средства убийства были у француза в руках, если таково было его намерение. Яд был одним из них, любимое средство при французском дворе. Удар хорошо заточенным ножом был другим. Бросок аркебузы с башни, гадюка в королевской кровати, случайная стрела, выпущенная из длинного лука во время охоты — любое из этих средств может завершить дело, если человек не заботился о своей безопасности. Воспользовавшись ими, Мастер празднеств мог избежать вины, тогда как La Danse Macabre указывал прямо на него.

С другой стороны, кто-то, кто хотел избавиться от короля, воспользовался благоприятным для покушения моментом. Леон, человек острого ума, мог распознать заговор и скрыться, чтобы спасти свою шею от повешения.

Была еще одна вероятность, которую видел Рэнд. Смертельный танец маленьких душ внутри огненного жерла стального механизма проводил волнующую параллель с сожжением новорожденного, которое ставилось ему в вину. Хотел ли Леон испугать его и, следовательно, короля, напомнив об этом предполагаемом убийстве? Знал ли Леон, француз, мадемуазель Жюльет д’Амбуаз достаточно хорошо, чтобы беспокоиться о ее судьбе и ее ребенке?

Рэнд, нахмурившись над сложной последовательностью аккордов в мелодии, которую он играл, размышлял над тем, как лучше найти ответы на эти вопросы. Они должны быть найдены, иначе это может стоить ему жизни. Долгое время Генрих не предпринимал никаких действий из-за дружбы в прошлом и благодарности, но это не может продолжаться вечно. Если мадемуазель Жюльет и ее ребенок не появятся в скором времени, он будет вынужден действовать.

Предупреждающее покалывание подняло волосы на затылке Рэнда. Он поднял голову, его взгляд безошибочно уперся в Изабель, когда она пересекала большой зал в компании своих двух сестер. Она наклонила голову, встретившись с ним взглядом, но не улыбнулась. Это не было проявлением равнодушия, несмотря на то, как это выглядело, а только следование придворному этикету, который гласил, что леди не должна публично выражать благосклонность своему мужу. Он тоже не улыбнулся, хотя было сложно удержаться от улыбки, испытывая тайное удовольствие, когда он осмотрел ее с ног до головы, останавливаясь по пути на всех изгибах.

Только этим утром он наблюдал, лежа на кровати, как она одевалась, — Гвинн наряжала ее на день в парчу цвета морской волны поверх льняной сорочки с гофрированным вырезом. Именно он выбрал рукава цвета осеннего неба, которые она носила, также узлы голубой и зеленой ленты, которые держали их на месте. Голубой — цвет супружеской верности, который он выбрал, льстил самолюбию и вызывал тайное удовольствие.

Он также точно знал, что было одето под нетронутым великолепием, и это было совсем ничего. Он знал это, потому что отпустил ее служанку и воспользовался этим фактом, овладев своей прелестной женой, просто подняв ее юбки и закинув ее колени на свои плечи, пока она лежала на их кровати. Он заставил балдахин качаться, как будто на сильном ветру, и до сих пор чувствовал отпечаток на своей талии, где она обхватила его стройными ногами.