Записки командира штрафбата. Воспоминания комбата. 1941-1945 - Михаил Сукнев

Не пишу, как я ломал пики у начальства, но оно со мной не согласилось. Тогда мы с одним майором из украинцев, тоже громогласным комбатом стрелковым, ночью перебрались через кирпичную стену и бежали на фронт!

Появился я у того же Афанасьева, уже подполковника. И он направил меня в штаб 198-й стрелковой, Ленинградской дивизии. Похвалив меня за «находчивость».

Конец августа. Мы, офицеры полка, расселись у большого помещичьего дома, беседуем. Неожиданно узнаю: заместитель командира дивизии у них — полковник Токарев. Скоро появился джип, и в нем «мой» Токарев: светло-рыжий, веселый, живой. Он тоже меня заметил. Встреча была такая, что всю жизнь буду помнить. Наконец я очутился среди стоящих офицеров-командиров.

Позвонив по телефону, Токарев мне объявил:

— Друг, валяй в 506-й полк и принимай 2-й стрелковый батальон. Потом посмотрим.

И сообщил мне, что командир полка — «наш старый знакомый» по 225-й дивизии подполковник Ермишев Иван Григорьевич, с которым и я не раз встречался на военном пути. Он москвич, точнее, московский осетин.

Батальон я принял от комбата Дыкмана — кавалера двух орденов Красного Знамени, отважного майора моих лет. Он отправлялся в Академию Генштаба — вот это дело, не то что «Выстрел».

Батальон готовился первым форсировать реку Гаую, где 3-й Прибалтийский фронт уперся в сплошную линию немецкой обороны, оборудованной по последнему слову военной науки. Поучиться бы нашим военачальникам перед Отечественной и соорудить такие «этапные» линии сопротивления. Но, увы!

На следующий же день, вернее, в ночь с 3 на 4 сентября батальон должен форсировать на лодках реку Гаую в районе местечка Яунамуйже и, опрокинув противника, зацепиться на том берегу, чем дать возможность переправы полка, а затем частей дивизии.

Мой Дыкман на седьмом небе! Рад, что избежал этой смертельной опасности, он уже в мыслях в Москве. Не передав батальон, он получил направление в полдень 3 сентября и «испарился» из дивизии. Как и положено…

Мы, командование, определили: противник в этом месте как бы отошел от самого берега с крутыми обрывами. Образовался небольшой выступ. В полночь на лодках 4-я рота моего батальона форсировала реку. Причем так тихо, что противник не бросил даже ракеты. Удалось обеспечить внезапность нападения.

С командиром роты Татаринцевым мы двинулись вперед к лесу. Завязался огневой бой. Но мы уже зацепились за берег. Отвлекали на себя противника, остальные части начали переправу уже с артиллерией.

Немцы окончательно проснулись, открыли шквальный пулеметно-автоматный огонь. Рота залегла, но продолжала во тьме по-пластунски продвигаться к траншеям противника. Я отошел на край берега к связистам, двоим молодым парням, устроившимся под одиночной ветлой. Предупредил:

— Меняйте позицию! Врежет снаряд в ветлу — вам конец!

Здесь подошли на лодках еще две роты нашего батальона. И по моей команде пошли на помощь 4-й роте. С криками «ур-ра-аа!» наши ворвались в траншею. Давим на немцев. По нас ударила артиллерия. Осколком снаряда меня ранило довольно чувствительно. Осколок влетел под правую лопатку, отчего правая рука повисла плетью — задело нерв!

Пошёл в наступление уже весь полк.

Я отправился на другой берег только тогда, когда все определилось. Контратаки отбили. На рассвете меня подхватили медицинские инструкторы, заткнув тампоном рваную кровоточащую рану. Спускаясь с обрывистого берега в лодку, заметил поваленную снарядом одинокую ветлу, окоп и двоих убитых моих связистов, они так и не переменили своего места, как я приказал.

Лежу на носилках снаружи палатки. Меня провожают в медсанбат дивизии командир полка Ермищев, замкомдива Токарев и сам комдив полковник Фомичев, пользующийся доброй славой в армии. И тут появился вдруг представитель «Смерша» из Москвы! Он прибыл в дивизию «по следу дезертира из армии майора Сукнева М. И.». Но, узнав все обо мне, в том числе и о последнем бое с форсированием реки, заявил: «Дезертировал с «Выстрела» на фронт! Что ж, победителей не судят!» Ну а если бы не бой и не мое ранение? Могли отправить в подобный моему штрафбат, но уже на положении рядового!..

В медсанбате молодой, но опытный майор медицинской службы сделал мне операцию, но извлечь большой осколок, засевший справа под мышкой, не смог. Потянет его, чтобы вынуть, — рука моя немеет. Оставит — рука работает. «Пусть затянется, — решает хирург. — Потом видно будет». Но этот металл размером три сантиметра на два с половиной так и остался под лопаткой. Летая на самолётах по работе до пенсии, я каждый раз предупреждал милиционеров, пропускавших на посадку, что во мне сидит осколок, который при проходе тревожно звенит…

Грузовиком меня отправили поначалу в город Выру, а оттуда поездом в Лугу, где сделали первую перевязку, довольно болезненную. В палатке мы с капитаном, раненным в руку, крутили патефон. Я левой рукой, он правой. Слышу с нар из темноты знакомый голос:

— Сукнев, здорово! Привет от 1349-го!

Это оказался начальник ОВС (обозно-вещевого снабжения) полка старший лейтенант интендантской службы Прибыш. Земляк-однополчанин! Он гонял на лошади, катаясь, и упал, результат — перелом ноги. Рассказывая, Прибыш громко смеялся над своим «ранением».

В ленинградском госпитале возле Смольного я пролежал больше месяца. Приносили цветы. Приходили стайки ленинградских пионеров, представители рабочих предприятий, интеллигенции.

Умер на соседней койке политрук-блокадник от сердечного приступа. Ночами, особенно от палаты «животиков», доносились стоны и истошные крики… Однажды получаю из дивизии поздравительную телеграмму — награждён орденом Александра Невского! Для военного моих лет и звания это высокая честь! Тогда этот орден считался в Ленинградской области и в Прибалтике не ниже, чем звание Героя Советского Союза!

Ехал я обратно на фронт через Москву. Побывал в гостях у Лебедевых. Дня три провели в душевных застольях. Теплые встречи с сестрами Николая, знакомства, обещания и даже объяснения…

Поезд двинулся на запад. По перрону бежит за вагоном моя прекрасная знакомая Паша Лебедева, московская красавица, и машет мне платочком… И бежит, бежит, будто хочет уехать со мной… И с ней я с той минуты никогда больше не встречусь.

* * *

Узнаю обстановку в штабе дивизии у своего любимого начальства, Токарева, нисколько не изменившегося с начала 1942-го, когда мы были в 225-й дивизии на Волхове. Замени ему погоны на капитанские — точная копия тогдашнего…

Наш 2-й Прибалтийский фронт осадил так называемую курляндскую группу войск противника. Вторую группу немцев части Ленинградского фронта прижали севернее Риги на островах и полуострове Эзель.

Токарев, в свою очередь, вытянул из меня все, что я видывал в глубоком тылу. Рассказал ему, как живет народ. Нищета. Заботы. Слезы. Разбой воровской. Ожидание конца бесконечной войны… А тут что же получается? Красная армия скоро возьмет Берлин, а наша 10-я гвардейская армия зажала со всех сторон противника и не идет вперед, почивает на прошлых лаврах? Токарев меня поддержал: надо двигаться и сокрушить окруженную здесь группу войск гитлеровцев. Справа от нашей армии была 54-я армия. Слева, у Либавы — соединения 1-го Прибалтийского фронта (командующий генерал И. X. Баграмян). Оттуда непрерывно доносились громы артиллерии. С моря попавших в капкан фрицев караулили корабли Балтийского флота. Посмотрели по карте. Дивизия стояла в направлении на местечко Эзере, узел шоссейных дорог в центре полуострова. Далее открывался путь на город Салдус. Полки топтались на месте в ожидании команды сверху.