Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

Дорога жила каждый день по-новому, волновала людей то одним, то другим, забыть ее было нельзя, не интересоваться ею тоже. Она вплелась в жизнь каждого аула, начинала влиять на хозяйство. Ей требовались люди, верблюды, сено, хлеб, бараны. Каждый аул знал, что рано ли, поздно ли, но дорога заглянет в него по какому-нибудь делу.

Тансык убегал от дороги и не мог убежать. Она провожала его, останавливала на пути, встречала, беспокоила на отдыхе. В каждом человеке жила дорога, и каждый шел к Тансыку с нею.

Однажды он повстречал вестника Длинного уха.

— Хабар бар? — спросил тот.

— Бар! — ответил Тансык и начал рассказывать, что в аулах боятся джута.

Вестник замахал руками:

— Не надо, расскажи про дорогу!

Тансык рассказал ему про земляные работы.

— Знаю. Теперь рвут горы. Поставили машины и рвут. Плешивый переехал в другое место.

После этой встречи Тансык понял, что в его руках остался мертвый, никому не нужный хлам. Новое было у других. Он перестал рассказывать про дорогу, на все допросы говорил:

«Я ничего не знаю, давно езжу по важным делам».

«Что за дела?» — допытывались люди.

Тансык отмалчивался.

Одежда истрепалась, загрязнилась и перестала радовать Тансыка. Люди к нему охладели. Он со своим важным делом, но без новостей, стал не нужен им, скучен. Их не интересовали мелкие ссоры, свадьбы, они хотели знать про дорогу. Не занимали мелочи и самого Тансыка. Он обнищал кругом, потерял радость, охоту жить и ездить. Он стал вестником без вестей. А кому нужен пустой ковш? Все любят кумыс, но подай человеку пустой ковш, он бросит его. Тансык начал замечать в людях озлобление, досаду и сам начал злиться на себя.

Ему постоянно вспоминался Улумбеков, угнавший лошадей. Подъезжая к новому аулу, Тансык в страхе думал: «А вдруг узнают, что я украл одежду, зажгут большой костер и откроют суд? Что тогда скажешь? Люди знают, что Улумбекову я готовил тюрьму».

На одном из перекрестков двух дорог Тансык вновь повстречался с «кочующим законом». Исполком возвращался с горных пастбищ на постоянное место своей работы.

Завязался разговор.

— Куда едешь? По какому делу? Каковы дела на дороге? — выспрашивали исполкомщики и ощупывали на Тансыке спецодежду.

«Они знают, все знают, — думал Тансык. — Поговорят, а потом скажут: „Ты украл одежду, поедем, тебе будет суд“. Одежду отнимут, оштрафуют на двадцать рублей, придется продавать коня».

Тансык наговорил, что он торопится по страшно важному делу, — этим отделался от исполкомщиков и километров десять гнал как пьяный или сумасшедший.

…Он приехал к Аукатыму. Наездник зарезал барана, позвал гостей, акына с домброй и посадил Тансыка на первое место. Ели, пили кумыс, чай; акын утешал их пением. Когда угостились, Аукатым попросил Тансыка:

— Расскажи про дорогу, про машину!

— Я ничего не знаю, я давно езжу по важному делу, — ответил Тансык.

— Я позвал гостей. Они пришли слушать.

— Я ничего не знаю, — повторил Тансык.

Гости встали и ушли в обиде на хозяина. Аукатым рассердился на Тансыка, открыл выход из юрты и сказал:

— Поди узнай, а потом садись за стол!

Тансык выехал в степь.

«Теперь, — думал он, — вся степь узнает, что Аукатым выгнал меня, и никто не примет. Дурак, я выбросил из себя душу, и люди выбрасывают меня. Душа у вестника — это весть, которую он везет. Она радует его, она радует людей, ее угощают, ее кладут на мягкую кошму».

Тансык решил вернуться на дорогу, натянул поводья и повернул коня. По пути у каждого встречного, в каждом ауле просил:

— Расскажите про дорогу! Я давно оттуда.

Слушая, чувствовал, как возвращается в него душа.

Тансык вошел к Елкину, сдернул малахай, низко поклонился и тихо проговорил:

— Аман!

Инженер поглядел на него глазами чужого, незнакомого человека и спросил:

— Что нужно?

— Я пришел работать. Я — Тансык, помнишь, водил тебя на Курдай?

— Ты все получил за работу?

— Все. Я увез казенную одежду, вот она. — Тансык приподнял грязную полу плаща.

— Иди к моему помощнику, рабочих он принимает.

Помощником был Свернутый нос. Он оглядел Тансыка, узнал на нем дорожную спецовку и закричал:

— Таких беглецов, лентяев, расхитителей государственного добра мы не принимаем!

— Я — Тансык, показывал тебе дорогу на Курдай. Помнишь?

— Знаю, вижу. Истрепал одежонку, пришел за новой? У меня для таких нет работы?

— Я буду хорошо работать, — начал уверять Тансык. — Дурак был, оттого и убежал.

— Походи без работы, умней станешь. — Свернутый нос начал просматривать бумажки.

Тансык не уходил, он хотел поймать взгляд Свернутого носа и еще раз попросить.

— Ну? Тебе сказано: не будет работы, не жди и не проси. Отправляйся! — Свернутый нос топнул ногой.

Что делать — поехать ли в степь и стать вестником без вестей или остаться на дороге рабочим без работы? Тансык вспомнил Исатая, решил найти его и спросить. Исатай лежал в юрте один — рабочие были на работе — под старым тулупом и горевал, что слеп, не может наколоть дров, затопить печку: старику было холодно.

— Исатай, ты здесь? Можно, Исатай? — Тансык просунул в юрту голову. — Пустишь?

— Иди, Тансык. — Старик сбросил тулуп. — Я думал, тебя в степи волки съели. Принеси дров, затопи печку!