Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

— Начинай!

Тансык решил стараться. Он, не разгибаясь, нагружал бричку, не заводил разговоров, закуривал редко. Он все время наблюдал за русскими, которые работали рядом. Особенно ловко работал толстый низенький мужик. Сапогом загонял он лопату в жесткий, никогда не копанный и не паханный грунт, выворачивал большие глыбы и бросал их, насвистывая. Бричку этот мужик наполнял всегда первый.

Тансык решил не отставать от него. Он старался так же загонять лопату, насвистывать, но лопата упиралась, глыбы получались меньше. После двух бричек Тансык и сам не заметил, как со свиста перешел на хрип. К полудню он пропотил штаны, рубаху и толстые пайпаки[11]. Вечером Тансык еле добрел до юрты и, не справившись у табельщика, сколько бричек нагрузил, лег спать. Утром у него болели руки, спина, он не смог выйти на работу. Табельщик зашел узнать, почему он не вышел.

— Пусть кто хочет копает землю и ездит по дороге. Я буду ездить на коне.

— Вот так история! — удивился табельщик. — Что с тобой? Ты не плохой работник, казахов ты обогнал всех.

Исатай (он жил в той же юрте) подполз к Тансыку, ощупал его и спросил:

— Где болит? Лошадь ушибла, укусила змея?

— Земля, — ответил Тансык и начал рассказывать, как тяжелы земляные работы.

Исатай выслушал и посоветовал попросить другую, легкую работу.

— Я уеду в степь.

Исатай настойчиво советовал не уходить, а взять работу. Тансык пролежал весь день и все думал, как трудно сделаться инженером — вот попробовал стать только землекопом и уже заболел. На другой день Тансык выздоровел и пошел к Елкину.

— Ну, как работаешь? Учишься, стараешься? — спросил инженер.

— Скоро догоню русских, — сказал Тансык. — Из казахов все хуже меня, — и попросил новую спецодежду.

Елкин выписал ему сапоги, ватную курточку, брюки, рукавицы и брезентовый плащ. А через неделю завхоз подал ему акт:

«Мы, нижеподписавшиеся, завхоз, комендант и зав. конным двором дистанции, составили настоящий акт о следующем: землекоп Тансык пришел на конный двор и попросил своего коня. Ему отдали. Тансык сел и уехал в степь. На нем была новая спецодежда. Полагаем, что Тансык бежал.

Подписи».

Елкин сунул акт в папку и зло проговорил:

— Какая подлость! Когда просил спецовку, говорил, что доволен работой. Глядел такими честными глазами…

Побаиваясь погони, Тансык торопил коня. Ему хотелось как следует разглядеть одежду, но было темно. Дул курдай, весь мир заполнил снегом и песком. Остановиться, разложить костер Тансык не решался. Он на ходу одной рукой поддерживал поводья, другой ощупывал сапоги, ватник, плащ. Особенно приятен на ощупь был ватник, пухлый, ласковый, как верблюжья шерсть.

Курдай посвистывал, похохатывал, подбрасывал в лицо Тансыку песок, смерзшийся горошками, но не мог уменьшить радость беглеца.

Тансык ехал как жених, как победитель. Куда там, он теперь никому не завидовал, даже быть инженером не хотел. На кой черт быть инженером, работать, заботиться, если безо всего этого можно получить такую великолепную одежду!

Он считал себя совершенно правым: одежду взял за свою помощь инженерам.

Его больше не интересовала дорога. Ему было не нужно все то, что происходило там: обиды казахов, Плешивый со своими заботами, шум, гвалт, насыпь, машины…

Ранним утром Тансык приехал в аул. Его обступили люди, начали ощупывать сапоги, захотели померить плащ. Плащ побывал на плечах у каждого. Тансыка тормошили со всех сторон:

— Скажи, где ты взял? Получил от инженеров?

— Всем ли дают такую одежду или тебе одному дали?

— Много ли сделали дороги? Ходят ли по ней машины?

— По какому делу приехал ты? Нанимать рабочих, покупать баранов?

Тансык не решился сказать, что приехал без дела, на дороге больше не служит, одежду взял самовольно.

Но людей интересовала дорога, и Тансык начал рассказывать про нее:

— Там плохо — тяжелая работа, от нее болят все кости, и платят мало: не хватает человеку на корм.

Люди отказались верить:

— Смеешься над нами. Должно быть, хорошо, если дают такую одежду.

Дав небольшой отдых коню, Тансык уехал из аула: ему не понравилось, что людей интересовала только дорога, когда он не хотел разговаривать о ней.

Ехал в другой аул и думал: что бы такое рассказать людям? И не мог ничего найти, кроме дороги. Тансык выругался, плюнул, надвинул покрепче малахай и крикнул злобно на коня.

И в другом ауле начались расспросы про дорогу. Тансык рассердился:

— У вас есть табуны, дома, а вы говорите про дорогу. Там плохо, народ убегает.

— Ты убежал?

Тансык хотел было признаться, но спохватился и солгал:

— Служу. Без меня там ничего не выйдет.

Он испугался, что люди, узнав правду, перестанут слушать его, угощать, удивляться. Раньше Тансык был маленьким человеком, любили и угощали его за новости, которые он привозил. Дорога сделала его человеком большим, известным. Признаться — значило прямо сказать: «Я маленький, неинтересный человек, с дороги я ушел, про дорогу не спрашивайте, и других новостей я не знаю». Тансык не хотел убивать себя, отталкивать почет, угощение и лгал.

— Зачем служишь, если плохо? — домогались у него.

— Я говорю, без меня у инженеров ничего не выходит.

— Почему не сделаешь хорошо?

Тансык начал болтать про лень рабочих, про скверные законы, недостачу денег. Люди сочувствовали ему:

— Как трудно, и ты служишь.

Как ни бился Тансык, но