Импровиз. Сердце менестреля - Владислав Русанов

Как там обстояли дела у наемных убийц и насколько сильно они отличались от менестрелей, Ланс не знал.

– Откуда у тебя такое имя? – спросил он товарища по застенку. – Первый раз в Аркайле такое слышу.

– Матушка моя родом из Тер-Вериза, – усмехнулся тот. – Отец моряком был, помощником капитана на купеческой каракке. Влюбился и привез, хотя вся родня была против. А матушка меня назвала Коло. У них такие имена в ходу.

– Верно, – кивнул Ланс, вспомнив своих слуг, близнецов Бато и Бето. Где они теперь? – В ходу…

Его плащ за два дня просох, хотя и продолжал вонять блевотиной. Но тут уж, как говорится, нужно выбирать между отвращением и холодом. Менестрель никогда не отличался особой требовательностью. Конечно, когда в кармане звенели монеты, старался покупать все самое лучшее, но, попав на мель, становился неприхотливым, как самый последний наемник. Поэтому он кутался в плащ, привалившись к стене и собрав побольше соломы под задом. Коло, утонченный, как три герцога сразу, грыз травинку рядом. Они лениво беседовали после обеда, а грабители и примкнувший к ним трактирный убийца вяло играли в кости. Трясли стаканчик, нагибались к самому полу, рассматривая выпавшие очки. Спорили и переругивались. Играли они в долг, поэтому не скупились со ставками. К примеру, Динк, светловолосый парень с бесцветными рыбьими глазами, проиграл уже полторы тысячи «башенок». С таким же успехом мог ставить и золотые монеты.

Ланс, рассчитывавший поправить благосостояние при помощи кожаного стаканчика и четырех кубиков, узнав об игре «на интерес», тут же охладел к ней. Он предпочитал неторопливые беседы с наемным убийцей, который оказался неплохим знатоком поэзии. Даже раскритиковал в пух и прах одно из стихотворений, прочитанное менестрелем. Получил он и за глагольные рифмы, и за смену ритма, начиная с третьего катрена, и за избитые сравнения. Но Коло ругал так мягко, с легкой долей иронии и сочувствия, что менестрель даже не обиделся, хотя всегда трепетно относился к собственному творчеству и не всегда принимал замечания от Регнара и Коэла.

Сегодня они как-то незаметно перешли на обсуждение знаменитой поэмы кевинальского мыслителя прошлого века Лоиджи альт Зербино, известного не только замечательными стихами, но и множеством изобретений, которые с успехом использовались на поприще войны. Ну, например, предложил способ отливать свинцовые пули для аркебуз и пистолетов. До того оружейники пользовались формочками, в которых пули все равно не получались идеально правильными. Мастер Лоиджи первым попытался разливать свинец тонкой струйкой в чан с водой с большой высоты. В полете капельки расплавленного металла волей-неволей приобретали правильную и столь полезную для стрелков форму. Но помнили его во всех двенадцати державах не за поэзию и не за военные изобретения, а за придуманные петельки для пуговиц, которые стремительно ворвались в моду как у знати, так и у простолюдинов. В Трагере и Кевинале их до сих пор называли «зербинки».

В это же время, пресытившись игрой в кости, разбойники привольно расположились на соломе. Один из них вытащил окарину[5]и принялся насвистывать сперва простенький деревенский наигрыш, а потом попытался воспроизвести довольно сложную мелодию. Способности у него были, как заметил Ланс, но весьма посредственные, и уж тем более низколобый бородач нигде и никогда не учился музыке.

Он старался, лежащая на коленях окарина пела то жалобно, то весело, но при этом так безжалостно фальшивил, что менестрель далеко не с первого такта узнал свои «Золотые поля Унсалы». Он задумал эту мелодию очень давно, когда первый раз сбежал на войну. Тогда отроческую душу захватили волнующиеся под легким ветерком поля пшеницы. А написал и явил миру гораздо позже, когда уже закончил обучение и вырвался из-под опеки учителей, принуждавших юношей играть гаммы и повторять произведения, считающиеся классическими – по большей части церковные хоралы и реквиемы.

Ланс долго терпел издевательства разбойника над собственной музыкой, но потом не выдержал. Скорее шутки ради, как тогда на площади перед Собором Святого Кельвеция, когда он шалил со скрипкой площадного фигляра, альт Грегор потянулся силой мысли к окарине. Слабенькую магию разбойника по кличке Проглот он даже не заметил. Просто оттолкнул в сторону. Подхватил мелодию и повел, удивляясь странному поступку. Раньше он гордился тем, что никогда не играл одну и ту же тему второй раз. Ну, иногда использовал отдельные последовательности звуков. Но он и сейчас импровизировал.

Вообще-то «Золотые поля Унсалы» изначально рассчитывались на скрипку и свирель, а окарина по широте диапазона этим инструментам сильно уступала. Однако ему удалось воссоздать давно забытую им мелодию, если не по последовательности созвучий, то по духу – это уж точно. Кое-что добавил, кое-где упростил…

Ланс сам себе удивлялся, с каким наслаждением играет на свистульке, которая присуща деревенским пастушкам. Может, все дело в том, что почти полтора года он избегал музыки, опасаясь «засветиться» перед ищейками Гвена альт Раста? А теперь понял, что ему все равно. Что толку бояться сыщиков, сидя в тюрьме?

Игроки в кости, вытаращив глаза, смотрели то на своего товарища, то на пузатую глиняную дудочку, которая заливалась на разные голоса. А Проглот озирался по сторонам, на его бородатой, испуганной роже ясно читалось – я не виноват, я тут ни при чем…

Покосившись на Коло, менестрель заметил, что наемный убийца разглядывает его с нескрываемым любопытством. «Наверное, что-то заподозрил… – отстраненно подумал Ланс, продолжая играть. – Ну и пусть. Подумаешь, подозрительный какой нашелся. А еще альт Зербино читает».

С трудом подавив желание в финале пьесы поднять звук до такой немыслимой высоты, что свистулька разлетелась бы вдребезги, менестрель оборвал мелодию. Удовлетворенно вздохнул.

Разбойники пялились на окарину так, если бы она в одночасье превратилась в гигантского скорпиона из тех, что водятся в предгорьях Райхема, где степи переходят в каменистые осыпи.

– Поздравляю, Ланс альт Грегор, – почти шепотом произнес Коло. – А я, безмозглый чурбан, сомневался.

– Теперь не сомневаешься?

– Теперь горжусь. Если наконец-то женюсь, то буду детям, а потом и внукам рассказывать, что сидел в подземелье с самим великим альт Грегором.

– Я бы предпочел, чтобы ты рассказывал, как напился допьяна вина с альт Грегором. Несмотря на то что я совсем не великий, история может выйти не менее занимательной.

– Хорошая мысль. Когда меня выкупят, Ланс, я обещаю, что постараюсь вытянуть и тебя на волю. Честное слово. Клянусь стигматами святого Кельвеция.

– Спасибо.

Менестрель охотно пожал протянутую руку. Пускай этот Коло убийца, пускай он простолюдин, но ни с одним из благородных и добропорядочных пранов Лансу не было так легко. Ни к чему не обязывающая болтовня, но… Они оба умели в меру говорить и в меру слушать. Ведь нет ничего хуже, когда твой собеседник только и знает, что трепать языком, ожидая от тебя лишь одобрительных кивков и редких поддакиваний. Так же плохо, когда он угрюмо молчит в ответ на твои зажигательные речи, наталкивая на мысль: а слушают ли тебя вообще? За свою жизнь альт Грегор сталкивался и с теми, и с другими. Кто-то немел в его присутствии, внимая каждому слову, кто-то, напротив, распалялся до такой степени, что, раз начав говорить, не мог уже остановиться. С Коло все было по-другому. Они не перебивали друг друга, беседуя от рассвета до заката (все равно в темнице заниматься больше нечем), но и не понуждали к разговору, не подталкивали, не теребили, не выпытывали. Каждый рассказывал, что хотел и когда хотел.