Митридат - Виталий Гладкий

— Царь Перисад осмелится начать с нами войну? — с иронией спросил скептух[219], ведавший казной Скифского государства, седой, как лунь, старик с маленькой круглой головой. — Хе-хе… — вдруг рассмеялся он дребезжащим смешком. — Царь Перисад… Можно ли ждать плодов с дерева без корней? И кто поверит в воинскую отвагу мужа, предпочитающего не бряцанье доспехов и звон мечей на поле брани, а пиршественный стол?

Прозрачные намёки скептуха поняли все. Царь Боспора Перисад V не имел наследников, не отличался воинственным нравом и был весьма пристрастен к вину.

— В твоих словах есть доля правды, — ответил скептуху Скилур. — И всё же нам нужно поостеречься боспорцев. Если они ударят в тыл войскам Зальмоксиса, ему придётся худо.

— Хе-хе… — снова коротко засмеялся скептух. — Великий царь, выслушай мой совет.

— Говори, — Скилур относился к скептуху с почтением — несмотря на преклонный возраст, казначей был умён, как змея, и хитёр, как лис.

— Видно казна Боспора вовсе не так пуста, как утверждает царь Перисад, если находятся средства для помощи Херсонесу. Потому я считаю, что форос, выплачиваемый нам боспорцами чересчур мал, — скептух хитро сощурил выцветшие от старости глаза. — Нужно потребовать дань в двойном размере по сравнению с нынешней.

— Разумно… — сдержанно улыбнулся Скилур. — Пошлём к Перисаду послов.

— Но только после того, как наши гиппотоксоты вытопчут конями пшеницу, взращённую боспорцами, и распугают стада овец и коз, — продолжил скептух, растягивая в ухмылке тонкие губы. — И тогда царю Перисаду, хе-хе, будет не до Херсонеса…

— Решено, — после некоторых раздумий сказал царь скифов. — Палак! Гиппотоксотов поведёшь ты. Собирайся. Отправитесь завтра, к вечеру. Воины должны иметь по запасному коню. Главное — внезапность, быстрота, скрытность. С гарнизонами крепостей и больших поместий в бой не ввязывайся. Ты должен промчаться по землям Боспора как степной пожар. Жду тебя в Неаполисе через пятнадцать дней.

— Слушаюсь и повинуюсь, великий царь, — пытаясь сдержать радость, поклонился Палак.

В душе царевич торжествовал: впервые под его командой будет столько воинов, и каких! Наконец он утрёт нос Зальмоксису, этому заносчивому выскочке, возомнившему себя великим полководцем.

— После, — Скилур повернулся к своему двоюродному брату-номарху, — наступит твой черёд. Возглавишь посольство к царю Перисаду, — царь поклонился. — А теперь приглашаю вас отужинать…

Утро следующего дня застало Палака в хлопотах. Акрополь полнился вооружёнными всадниками, готовившимися выступить в поход. Над крепостными стенами витал невообразимый гам: возбуждённо перекликались гиппотоксоты, лаяли до хрипоты не кормленные сторожевые псы, ржали лошади, пригнанные с дальних пастбищ ещё затемно.

Ближе к полудню запылали костры под огромными котлами, в которых варилась похлёбка из конины, дюжие рабы начали выкатывать из погребов долблёные дубовые бочки с охлаждённой оксюгалой, а в больших корытах отплясывали поварята, меся босыми ногами тесто для лепёшек — все готовились к прощальному обеду.

Палак, озабоченно хмурясь, торопливым шагом направился к сыроварне. За ним шёл один из его телохранителей, ведя в поводу лошадь с пустыми саквами. В поход воины брали в перемётные сумы запас пищи, чтобы для быстроты передвижения есть на ходу. Кроме лепёшек, вяленого мяса и тарани, царевич хотел взять и копчёный сыр.

На пороге сыроварни Палака встретила поклоном худая женщина с обезображенным лицом.

— Мне нужен копчёный сыр, — брезгливо покривившись, надменно сказал Палак. — Много сыра.

— Прости, господин, но тот сыр, что у нас есть, предназначен для пантикапейского купца Аполлония. Он уже уплатил за него, и царский рыночный надсмотрщик поставил на запечатанные корзины своё клеймо.

— Купцу торопиться незачем. Он подождёт, пока вы заготовите недостающее количество. Где корзины? Я хочу посмотреть.

— Но, господин, сам превеликий царь Скилур велел…

— Уберись с дороги, мерзкая женщина! Пошла прочь! — Палак оттолкнул её в сторону. — Мне лучше знать повеления царя.

Он уже шагнул внутрь, как кто-то рывком за руку вытащил его обратно. Взбешённый Палак круто обернулся — и столкнулся лицом к лицу с Савмаком.

— Как ты смеешь! Это моя мать! — губы подростка дрожали, глаза округлились и сверкали, как у камышового кота, рука лежала на рукояти акинака, подвешенного к поясу.

— Эта… женщина, она твоя мать? — на миг опешил Палак: только теперь он узнал бывшую наложницу отца; но тут благоразумие оставило царевича, и он в ярости воскликнул: — Тогда и ты убирайся вон, паршивый щенок! — уже и вовсе не помня себя, Палак хотел наотмашь ударить Савмака нагайкой.

Сверкнуло лезвие акинака, и Савмак коротким, но точным ударом плашмя выбил нагайку из рук брата.

Палак взбеленился. Словно обезумевший, он вырвал из ножен свой акинак и набросился на Савмака, горя желанием изрубить дерзкого подростка на куски. Но, запальчивый не менее старшего брата, сын наложницы не дрогнул — взвизгнув, как рысь, он вихрем закружил вокруг наследника престола, нанося пусть недостаточно сильные, но коварные и точные удары.

На шум драки сбежались рабы-сыровары, служанки и наложницы царя, вытряхивавшие неподалёку ковры. Бедная Сария несколько раз порывалась броситься под меч Палака, чтобы грудью защитить своё дитя от неминуемой, как ей казалось, гибели, но её удерживали подруги-служанки. Кто-то из них побежал позвать стражу — разнять сцепившихся в поединке братьев не было никакой возможности. Телохранителю, было сунувшемуся на помощь Палаку, его повелитель едва не выбил зубы сильным ударом кулака — царевич хотел сам расправиться со строптивцем. Но в Савмака словно вселился дух бога войны Вайу: он рубился, как заправский воин, и временами Палаку приходилось переходить в защиту, чтобы спасти свою жизнь от разящих выпадов.

— Остановитесь… — это было сказано негромко, но внушительно, голосом, привыкшим повелевать; казалось, что где-то рядом тихо пророкотал гром.

Окружавшие драчунов низко склонили головы — никто не заметил, как подъехал на невысокой мохноногой кобылке сам царь. На плечи у него был накинут плащ-гиматий пурпурного цвета, а длинные вьющиеся волосы с обильной сединой схватывала на лбу красная лента, шитая золотом.

Братья опустили акинаки. Они стояли перед отцом потупившись, с напускным смирением, но в душе каждого бушевал огонь ненависти.

— Идите за мной… — царь тронул поводья.

По дороге он приказал двум телохранителям, сопровождавшим его всегда и везде:

— Пусть мои сыновья, не мешкая, соберутся в парадной зале дворца.

В зале, довольно обширном помещении с высокими расписными потолками, было прохладно. На свежепобеленных стенах висели ковры, дорогое оружие и доспехи. Ковры устилали и пол. В центре стоял круглый очаг из глины; его окружали шестнадцать резных деревянных стояков, поддерживающих конусообразное перекрытие с отверстием для дыма. В очаге неярко тлели древесные угли, к которым примешивали ароматные травы. Это был алтарь покровительницы царского рода, матери всего живого, Великой Табити.