На исходе ночи - Алексей Калугин

Вот уже три малых цикла, как мужчина не видел призрака, и в полутемный переулок он вошел, не думая ни о чем, кроме того, что ему нужно срочно помочиться. Центральная улица из переулка почти не просматривалась, и все же мужчина решил зайти за угол прилепившейся к стене дома невысокой постройки, похожей на трансформаторную будку, но явно поставленную здесь с какой-то иной целью. Характерный резкий запах подсказал ему, что не он первый выбрал угол между стеной дома и постройкой в качестве отхожего места. Но, вместо того чтобы брезгливо поморщиться, мужчина довольно улыбнулся и поддернул рукава куртки.

Мужчина уже расстегнул брюки, когда по стене рядом с ним скользнула черная тень. Мужчина замер в напряженной позе. Он было подумал, что кто-то еще, как и он, решил воспользоваться темным уголком для того, чтобы справить малую нужду. Но в переулке было настолько темно, что он даже собственной тени не видел. И все же тень на стене ему не померещилась. Он стоял, держа руки у расстегнутой ширинки, и боялся пошевелиться. Какой-то дикий, первобытный инстинкт подсказывал: для того чтобы обмануть охотника, нужно оставаться неподвижным. Просто замереть, прикинуться мертвым, неодушевленным объектом. Зачем я тебе? Проходи мимо. Иди туда, где много живой теплой плоти.

Холод под лопатками и зуд в крестце. В голове глупая и совершенно неуместная мысль: со всеми так бывает в момент, когда кожей чувствуешь опасность, или это что-то строго индивидуальное?

Снова тень на стене. Темная – чернее мрака. И плотная, как облако смога. Фонари далеко, и очертания тени расплываются – поди угадай, кто там стоит у тебя за спиной? С улицы – кажется, что откуда-то очень издалека, с другой планеты, с иного пространственного уровня, – доносятся приглушенные голоса, обрывки музыкальных фраз, резкие хлопки петард. Но ухо ловило только звуки, которые должны доноситься из-за спины.

Тишина.

Кажется, вот-вот раздастся тонкий пронзительный звон, ввинчивающийся в ухо, как бур в дупло больного зуба.

Тишина.

И тень на стене.

Мужчина не думал уже ни о расстегнутых штанах, ни о напряжении в мочевом пузыре. Он вообще уже ни о чем не думал. Мысли в голове подпрыгивали и разлетались, как крошечные латексные шарики – поди поймай хоть один. Он ждал. Ждал, что должно произойти. Убийственная предопределенность. Но тот, кто стоял у него за спиной, почему-то медлил. И когда ожидание сделалось мучительным до «не могу», мужчина обернулся.

Тот, кто стоял у него за спиной, сделал шаг вперед и коротко взмахнул рукой. Мужчина задохнулся от боли, вонзившейся в низ живота. Комок липкой массы запечатал во рту готовый вырваться крик. Еще один взмах руки, на этот раз широкий, почти горизонтальный, – лезвие рассекло куртку и рубашку на груди, царапнуло по ребрам. Мужчина отшатнулся назад и уперся спиной в стену. Что-то мыча невнятно, он дико таращил глаза и тряс головой. Он даже не поднял руки, чтобы попытаться отвести следующий удар ножа. Он только обхватил руками распоротый живот и упал на колени. Удар под ребра опрокинул его на спину. Вверху, очень высоко над собой он видел только пустое беззвездное небо, затянутое серой пеленой смога, которого совсем не хотелось касаться руками. Даже перед смертью.

– Да будут прокляты лживые языки…

Во сне Ше-Киуно нередко видел, как мрак, подобно кислоте, сжирает его плоть. Ани наблюдал за процессом со стороны, паря где-то наверху, словно вестник Ше-Шеола, явившийся к умирающему подмигнуть: мол, пробил твой час, болезный. Сначала исчезала кожа. Не сразу, постепенно, как будто тело опрыскивали красной краской из баллончика. Тело без кожи – тугое переплетение багровых напряженных мышц с вкраплением белых сухожилий, проступающие местами чуть желтоватые кости черепа, темно-синие вены, извивающиеся, подобно руслам рек, – было похоже на муляж из анатомического кабинета, только влажный. Казалось, что если к груди или бедру припечатать ладонь, то отлепить ее удастся лишь с неприятным чмокающим звуком. Потом начинали слезать мышцы. Со стороны Ани казалось, что он наблюдает за снятым на пленку процессом разложения, демонстрируемым в ускоренном режиме.

Впечатление нереальности происходящего усиливало то, что Ше-Киуно не чувствовал никаких запахов. Он не имел представления, как пахнет гниющая плоть, но совершенно справедливо полагал, что смрадом от нее должно разить тем еще. Это был самый неприятный момент сна. После него скелет, оставшийся лежать на кровати, казался едва ли не милой, презабавнейшей игрушкой. Но постепенно и он рассыпался в прах, который всасывала тьма. Не оставалось ничего, только аккуратно застеленная белой простыней кровать.

Ани не понимал значения сна, но ему было страшно – это уж точно. Чтобы избавиться от страха, оставалось только облагочеститься и воспеть вечную славу тьме, из которой все мы пришли и в которую сгинем, каждый в свое время. Глупое, конечно, утешение, но лучше уж такое, чем вообще ничего.

Обычно, чтобы окончательно избавиться от ночного кошмара, вместившего в себя сюрреалистическую трансформацию тела, Ше-Киуно шел в какое-нибудь людное место, желательно шумное и щедро расцвеченное многоцветными огнями. Пребывая в заторможенном, полутрансовом состоянии, спровоцированном несколько запоздалой реакцией психики на сон-кошмар, Ше-Киуно чаще всего даже не помнил, как собирался, как выходил из дома, как ловил такси, как ехал куда-то по улицам, то полутемным, то освещенным праздничными огнями. Душевное равновесие возвращалось к нему только после стакана брога, щедро разбавленного сим-соком, после чего Ани требовалось еще какое-то время для того, чтобы понять, где он на этот раз оказался.

Реакция, близкая к шоковой, когда ты неожиданно вываливаешься из темноты и понимаешь, что находишься в незнакомом месте да при этом еще и не помнишь, как сюда попал, давно ли сидишь за столиком, обхватив холодными пальцами высокий стакан с традиционной смесью брог-сим-сок, один ты сюда заявился или компанию тебе составила одна из тех худых длинноногих девиц, что судорожно вздрагивают в подсвеченном снизу танцевальном кругу, в такт пульсирующим звукам синтетической музыки, похожей на блестящую полистероловую обертку? Почему-то кажется смутно знакомым невысокий тип в зеленом жилете, что, зажав в вытянутой вверх руке пару синих купюр, пытается пролезть к стойке. Ты знал его прежде или познакомился здесь же, у стойки, полчаса назад?

Нет, начинать следует не с этого. Ше-Киуно окинул взглядом небольшой овальный зал. Судя по размерам, это был не ресторан, а что-то вроде бара с танцполом. Публика по большей части молодая, светловолосая. Столиков немного, и все заняты. На танцевальной площадке тоже не протолкнуться. То, как двигаются тесно прижатые друг к другу танцоры, в ином месте сочли бы откровенным бесстыдством. Воздух тяжелый, спертый, несмотря на то что две двери в противоположных концах зала широко распахнуты, пахнет потом, разгоряченными телами и еще чем-то чуть кисловатым. Запаха кухни нет – значит, подают только холодные закуски. По стенам, выкрашенным в салатный цвет, ползут, точно вспухшие вены, искусственные лианы. Огромные яркие бутафорские цветы способны вызвать приступ головокружения с легкой тошнотой. Ощущение до боли знакомое – несомненно, Ше-Киуно бывал здесь прежде, и не один раз. Ани глотнул алкогольной смеси из стакана. В горле запершило. Наклонившись, Ше-Киуно кашлянул в кулак. Взгляд скользнул по густой изумрудной зелени треугольного столика и зацепился за край розовой салфетки с причудливо – сплошные кренделя и завитушки – выписанными буквами. Если как следует постараться, то буквы можно сложить в слова: На рассвете. Точно! Именно так называется бар на Шаханской улице. Никакого шахана поблизости нет, зато всего в двух кварталах от бара находится Государственная студия искусств, для учеников которой «На рассвете» служит местом свиданий и неназначенных встреч.