Красная сирена - Морис Дантек

«Эти маленькие, но такие выгодные путешествия по-настоящему подозрительны», — решила Анита.

— Спрошу откровенно: вы хоть раз видели кого-нибудь из тех, кто поставлял Тревису порошок?

— Ни разу, это правда! Таким было наше молчаливое соглашение. Если к нему должен был прийти поставщик, он давал мне понять, и я не навещал его.

— Он зарабатывал только так?

— Нет… ну… я точно не знаю. Мы никогда не задавали друг другу вопросов, понимаете?

На его лице появилась улыбка — грустная, ностальгическая, как воспоминание о трудной, но такой крепкой дружбе…

— Тревис всерьез занялся живописью… Она его и спасла, вот только денег было мало… Постепенно уменьшил дозу, и я знаю, что колоться он перестал, но нюхал и курил много… смесь кокаина с героином… взрывоопасную дрянь…

Анита поняла, что Пинту один раз пробовал эту «взрывчатку» сам.

— В прошлом году он снова начал выходить в море. Мне кажется, он на пути к выздоровлению…

— Я тоже искренне на это надеюсь, господин Пинту. — Анита поднялась, собираясь уходить. Она узнала намного больше, чем могла рассчитывать. — Я вам очень признательна за помощь…

— Не стоит… Надеюсь, что не подставил Тревиса тем, что развязал язык…

— Не волнуйтесь… Наша полиция не имеет права арестовывать наркомана в Алгарве. Да и в Амстердаме тоже, понимаете?

В ее улыбке смешались безмятежность и отчаяние.

Анита протянула ему для прощания руку через стол и оставила Пинту наедине с его мыслями о жизни, английских моряках и голландских женщинах.

Дезоксин — не лучший в мире настой от бессонницы. Алиса сразу погрузилась в глубокий сон, а вот Хьюго долго лежал на кровати, уставившись в потолок, переводя время от времени взгляд на погруженную во мрак деревню за окном. Он по-прежнему был одурманен быстрой ездой, нервы были натянуты до предела, во рту все пересохло. Снова вернулись тяжкие воспоминания: сербские танки Т-72, палящие из пушек. Он заснул тяжелым сном только в половине шестого утра, когда небо уже начало светлеть.

Проснулся Хьюго, когда солнце стояло высоко в небе, прямые лучи били в окно, светили в лицо.

В комнате было тихо. Хьюго медленно перевернулся на бок и окончательно проснулся.

Постель Алисы оставалась разобранной, вот только ее самой там не было. Из ванной не доносилось ни звука. Номер был пуст, рюкзак, который Алиса накануне вечером бросила в кресло возле шкафа, исчез.

— О-о-о, нет… — инстинктивно простонал Хьюго, готовясь к худшему.

Он торопливо оделся и сунул голову под холодную воду, чтобы встряхнуться и вернуться к реальности.

Скатившись по ступенькам древней лестницы, он ринулся к стойке портье. Молодой человек в голубой униформе раскладывал корреспонденцию по ячейкам номеров.

Хьюго спросил на ломаном испанском:

— Вы знать, где маленькая девочка? Моя дочь? Тот помолчал мгновение, оценивая странного пришельца со стоящими дыбом волосами.

— Из какого вы номера? — спросил он наконец, стараясь не смотреть на голову Хьюго.

— Из двадцать девятого. Номер двадцать девять. Моя дочь — блондинка… э-э… нет… брюнетка… На ней спортивные черные брюки… и… темно-красная… куртка…

— Да, да, господин Цукор (портье сверился с записями)… Сегодня утром она уехала из гостиницы… Она спрашивала, какой здесь ближайший город…

Хьюго лихорадочно соображал.

— Она не оставила сообщения для меня?

— Э-э… нет, сеньор, только попросила передать вам эту открытку…

Портье протянул ему плотный белый конверт: внутри лежала открытка. На конверте было всего два слова: Бертольду Цукору. Хьюго кинул на молодого человека злобный взгляд — как все медленно! — и вскрыл конверт.

Открытка, купленная в гостинице с видом Парадора.

Он перевернул открытку. Несколько слов на голландском, написанных твердой рукой:

«Дорогой мой „Бертолъд“!

Мне кажется, вы сделали для меня все, что можно было сделать.

Но вы ни при чем в этой истории. Так что не стоит подвергать вас риску — аопасность очень велика в той истории, куда я втянула вас совершенно случайно.

Не сердитесь на меня. Разрешите мне самой найти отца в Португалии. Теперь я уже близко».

Ниже, менее четким почерком, было добавлено несколько слов по-французски:

«Спасибо за все, что вы сделали. Не пытайтесь меня найти, пожалуйста!»

Хьюго поразила взрослость тона этого послания. И еще одно, главное: он ни разу не говорил девочке о своем происхождении. У него не было акцента — отец очень рано стал учить его языку. Так как же, черт побери, Алиса догадалась, что он француз?

Он сунул открытку в карман.

— Где ближайший город?

— В трех километрах по направлению к Торкемаде…

Хьюго вынул кредитку.

— За одну ночь…

— Портье взял у него карточку, а Хьюго поднял глаза на настенные часы за барной стойкой. Без десяти одиннадцать.

— Э-э… Когда моя дочь уехать?

— Э-э… рано утром, мсье… около трех часов назад…

Администратор использовал кредитку и вернулся к Хьюго с чеком, тот подписал.

— У вас есть автовокзал?

— Да, мсье.

— Есть рейсы на Португалию?

— В Португалию? Да, конечно, есть маршрут до Гуарды, это на границе… Пересадка в Саламанке…

— Спасибо…

Хьюго уже бежал к выходу, уронив копию счета на залитые солнцем ступени.

Естественно, ни на автовокзале, ни вокруг него ни одной темноволосой девочки, похожей на Алису, не было. Дежурный сообщил Хьюго, что утренний автобус на Саламанку выехал в девять. Черт побери…

— Вы видеть маленькая девочка… брюнетка… моя дочь… лет двенадцать… в красной куртке… э-э, в автобусе на Саламанку?

Мужчина взглянул на Хьюго, который репетировал эту фразу всю дорогу до станции.

— Да, — наконец произнес он осторожно. — Она купила билет… Девочка говорила с акцентом и…

Хьюго, не дослушав, выскочил на тротуар. Мотор взревел, и машина на скорости сто семьдесят километров в час помчалась по левой полосе в сторону Саламанки. Он не пощадил ни одного из водителей, имевших несчастье по воле рока оказаться на одной с ним дороге, — каждого бедолагу он слепил дальним светом.

Чтобы побороть сон — ночь оказалась слишком короткой, а пробуждение — ураганным, — Хьюго, не запивая, сожрал таблетку дезоксина.

Он едал завтраки и повкуснее.

Путь до Вальядолида по дороге № 501 был трудным и ужасно долгим — приходилось то и дело сбавлять скорость, стоять на светофорах. Всю оставшуюся жизнь он будет вспоминать этот город как картину в пластиковой рамке зеркала бокового вида.