Литература как социальный институт: Сборник работ - Борис Владимирович Дубин

квазивременной структуры на «предшествующий», в том числе актуально переживаемый, опыт. Ценностные значения и способ смыслозадавания этого проблематизирующего типа образуют в секулярной культуре Нового и Новейшего времени специфический этос культурного авангарда. В случае же МК участниками коммуникативного акта подразумевается, вероятно, как раз обратное. Реципиент вовлекается в предельно-длительный цикл макросоциального времени. Происходит как бы наложение на «физическое» и ограниченное повседневное время коммуниката социетального временного масштаба с характерной для последнего (по крайней мере, с неспециализированной точки зрения) большой протяженностью, если не «безграничностью». Эта синхронизация различных разномерностей, попадание «в такт» социетального ритма и переживается в модальности «сопричастности» (ср. обычную мотивировку обращения к МК: «быть в курсе»), а функционально для членов подобного сообщества выступает фактором структурации времени в фундаментальных категориях данной социокультурной системы.

Сам текст сообщения при этом реципиенту, как можно полагать, известен. Он нормативен по своему характеру и нормативно усвоен им в ходе социализации, т. е., вопреки «очевидности», отнюдь не «нов». Напротив, значимым является именно факт его повторения. Вернее, повторение и указывает на значимость сообщения и придает ему специфический для данного уровня культуры характер безусловного «факта». Значимость и сообщаемость в данном случае синонимичны, что и позволяет участникам коммуникации и/или ее исследователю считать транслируемый текст неизменным, стабильным. Встроенность МК в обиход реципиентов, в их повседневность, но вместе с тем – настоятельно поддерживаемый коммуникатором и воспроизводимый коммуникантом «зазор» между двумя этими временными размерностями (уровнями культуры) задает характерный для подобных ситуаций, хотя и в разной степени, модус необыденности, приподнятости – церемониальной торжественности, «парадности», ощутимый даже в случаях предельной дисперсии соответствующих значений. (Особенно остро это ощущалось, конечно, на начальных фазах приобщения к МК.)

Прикрепленность актов МК к отмеченным точкам «природного» времени (начало и конец дня, недели, месяца и т. п., причем значима здесь и противопоставленность этих точек) сообщает записанному и транслируемому таким образом культурному тексту характер «естественности», «незыблемости» и, в этом смысле, «закономерности», «правильности». Понятно, что более значимые, а в особенности – осевые для данной социокультурной системы, сообщения станут дублироваться по всем имеющимся каналам МК (собственно, это дублирование, повторим, и будет указанием на их сверхзначимость). Каждый из каналов, разумеется, вносит в транслируемое сообщение некоторую техническую и содержательную специфику, что и придает их сосуществованию характер культурного разнообразия (либо видимость последнего). Однако, по крайней мере применительно к «центральным» культурным значениям, эти моменты на данном уровне рассмотрения представляются вторичными.

Последнее, кстати, существенно ограничивает возможности обнаружения функциональной специфики отдельных каналов МК (радио, телевидение, прессы): для этого транслируемые ими тексты слишком слабо специализированы. Тем не менее в определенных исторических ситуациях обертоны сравнительно культурной авторитетности отдельных посредников могут оказаться значимыми, что придает тому или иному каналу дополнительные, не собственные характеристики «доминанты» или даже модного образца. Подобная реактивация или ресемиотизация, скажем, часто характеризует начальные этапы массового освоения или внедрения соответствующих технических средств, явления интенсивной аккультурации, модернизации и т. п.

Поскольку, как уже отмечалось, транслируемые МК сообщения (т. е. как бы единый, фундаментальный для сообщества и не дифференцированный относительно его членов текст) нормативны, то в значительном числе случаев для коммуникаторов и реципиентов достаточно и указания на само наличие акта трансляции. Содержательные значения подразумеваются при этом усвоенными социализированным индивидом и образуют стабильный горизонт его нормативных ожиданий. В подобном качестве незыблемого «фона» они могут в дальнейшем уже не тематизироваться в каждом коммуникативном акте, чем, кстати, и защищены от сколько-нибудь последовательной рационализации. В частности, подобную фоновую прагматику средства МК реализуют, можно предполагать, в ситуациях обращения к ним как «вторичным», «попутным» занятиям (радиослушание «Маяка» и т. п.).

Характерно, что применительно к текстам с более разветвленной и гибкой временной организацией, т. е. выраженно, «отмеченно» дифференцированной семантикой (как правило, это письменные тексты, и прежде всего – относимые к «высокой» или авангардной словесности, не говоря уже о специальных научных текстах), подобное отношение как к известному, фоновому выявляет свою неадекватность. Показательно здесь как то, что жесткие пространственно-временные рамки обращения к ним, в общем, не заданы (чем указывается на универсалистичность транслируемых значений, способов их фиксации и организации), так и то, что именно они образуют относильно стабильный фонд письменной или аналогичной ей по устройству и функциям традиции. Последнее подразумевает неоднократное, но не закрепленное в пространстве-времени (т. е. характеризующее устойчивые, но не аскриптивные ориентации) обращение к текстам. Скажем, повторное их прочтение – феномен весьма редкий, если не вовсе не характерный для индивидов, ориентированных на «актуальность» МК в ее выше отмеченном смысле.

В целом, можно (на весьма, разумеется, обобщенном и требующем всякий раз социальной и исторической конкретизации уровне обсуждения) полагать, что в рамках МК техническими средствами, на правах которых в данной функции может выступать и письменность, воспроизводится «единый», вневременной в своей нормативности (синхронизировано-пространственный, традиционализирующий по своему устройству и функциям) и стабильный по структурно-функциональным характеристикам текст. В «объективной» модальности, посредством «событий» и «героев» он транслирует, в основном, замкнутый набор значений, отмеченных в культуре как «необыденные» (в большинстве случаев коммунитарно-праздничные или церемониально-представительские, но так или иначе – «высокие»). Нетрудно показать, что ценностные значения, связанные с деятельностью специализированных социальных и культурных институтов (наука, экономика, политика, право), либо вовсе не попадают в сферу МК, либо трансформируются в описанном выше партикуляризирующем и инструменталистском аспекте.

Понятно, что изложенные общие соображения требуют известных дополнений, а может быть, и переформулировок в случаях, когда речь идет о той или иной конкретной социокультурной системе и приходится принимать в расчет базовые и исторические особенности ее структуры, культуры, традиций и т. п. Здесь приходится лишь указать на отдельные проблемные точки, «чувствительные» к исследуемым вопросам.

Так, существенное значение для процессов образования и функционирования системы МК имеет, что уже упоминалось, степень дифференцированности и автономности друг от друга центральных функций социокультурной системы и реализующих институтов, групп, обобщенных ролей. При неразвернутости нормозадающих и максимальной стянутости интегративных функций к пространственному центру общества, в условиях функциональной интерференции их носителей, «центр» наделяется повышенной символической значимостью, тогда как «периферии» отводятся исключительно инструментальные функции. При этом возможны случаи интенсивной «миграции» этих последних, а также соответствующих значений, компонентов ориентации в центр. Подобные феномены особенно широко представлены в процессах урбанизирующей миграции, когда инструментальные компоненты поведения едва ли не абсолютно преобладают, по крайней мере у первых поколений мигрантов.

Эти же явления в большой степени связаны и с ситуациями «поздней» и потому повышенно интенсивной модернизации. Речь идет о социокультурной дифференциации, смене господствующих типов поведенческой регуляции, выработке ее обобщенных механизмов и специализированных институтов в обществах, где эти процессы проходят в условиях сосуществования с социокультурными системами, структуру которых можно условно принять за «развитую» и «полную». При этом формирование соответствующих ценностно-нормативных механизмов может в существенной мере подавляться преобладающими функциями адаптации к «среде» (ее содержательные характеристики будут расцениваться при этом как более или даже единственно авторитетные). А это сопровождается внесением в «центр» прежде всего (или даже исключительно) целедостижительских, инструментальных ориентаций. Точнее, ценностно-нормативные, собственно целеполагающие структуры и механизмы как бы выведены при этом за рамки системы, что придает модернизационным процессам видимость «чисто» технологических, но технологичность эта приобретает описанный выше «демонстративный» характер. На правах же сколько-нибудь содержательных смысловых образований «внутри» системы функционируют либо демонстрируются значения исключительно интегративного уровня.

Характерное для подобных случаев сочленение инструментальных и партикуляристских компонентов ориентации, тем острее ощутимое в многоукладных, культурно гетерогенных «больших» обществах, может иметь следствием операциональное усвоение значимости тех или иных моментов ПК без принятия во внимание иерархической семантики и уровней ее текстов, без выработки специфических ценностно-нормативных механизмов, обеспечивающих сознательное и дифференцированное отношение к этим текстам. Соответственно, структурную и функциональную трансформацию претерпевают при этом и МК, выступая в роли технического средства, например,