Имя врага - Ирина Лобусова

— Где же он был эти три дня? — воскликнул Сергей Ильич.

— Я знаю где, — сказал Емельянов и, взяв паузу, чтобы насладиться эффектом, добавил: — Он был либо дома у кого-то из сотрудников КГБ, либо на их конспиративной квартире.

— С чего ты это взял? — опешил следователь.

— С того, что КГБ очень сильно интересуется ворами. Именно поэтому нам велят закрыть дело Паука и спустить его на тормозах.

— Это… это… — Сергей Ильич так растерялся, что даже стал заикаться, — нас всех посадят за то, что ты ляпаешь подобное!

— Я не ляпаю, — оскорбился Емельянов, — это факт. Ты и сам прекрасно знаешь, что сейчас не так уж и важна криминальная преступность. Сейчас экономические преступления серьезней обычного воровства и разбоя. Вот поэтому я и удивляюсь — что от вора Паука понадобилось КГБ?

Емельянов говорил правду. С точки зрения криминала, 1966 год выдался более спокойным, чем все остальные. Но в то же время успокаивающие цифры об уменьшении преступности, выходящие «на поверхность», не имели ничего общего с тем, что происходило на самом деле.

В деле борьбы с преступлениями Хрущев наломал достаточно дров. Заявив в конце 1950-х, что через двадцать лет преступность в стране будет полностью искоренена, он провел радикальные преобразования в правоохранительной сфере.

В частности, в 1956 году он упразднил Министерство юстиции, а также провел кадровые чистки в КГБ и МВД. Во главе обоих ведомств он поставил не профессионалов, а партийных аппаратчиков. При таких начальниках тут же началось кадровое сокращение в подвластных им учреждениях. Так, уже после нескольких месяцев такой работы в органах внутренних дел было сокращено почти семь тысяч человек.

Спустя два года из МВД было сокращено вдвое больше людей — 14331 сотрудник. А к 1966 году, уже после Хрущева, сокращения достигли таких размеров, что государству был причинен самый настоящий вред.

Так, в первом полугодии 1966 года по сравнению со вторым полугодием 1965-го количество наиболее опасных преступлений в стране увеличилось на 22, 6 %. Происходило так потому, что на местах недосчитались достаточного количества сотрудников милиции.

В Одессе в 1966 году произошел точно такой же рост преступности, как и по всей стране. По количеству умышленных убийств лидировал Ильичевский район. Только в начале 1966 года в нем произошло девять тяжелых убийств.

По количеству грабежей лидировал Жовтневый — в нем за январь — февраль произошло 27 квартирных краж со взломом. По кражам государственного имущества лидировал Ильичевский. В нем за несколько месяцев начала года произошло 86 таких преступлений. А вот по кражам личного имущества у граждан в лидерах был Приморский — 11 случаев.

Только за три месяца в Ильичевском районе произошло восемь изнасилований, три тяжелых умышленных убийства, 153 квартирные кражи, 50 грабежей и разбоев, 66 хулиганств.

Это были пугающие цифры, которые тщательно замалчивались официальной статистикой. Именно в районах на окраинах Одессы находились школы и ПТУ с полным набором хулиганов, воров и фарцовщиков.

Так, множество учащихся ПТУ привлекались за ограбления квартир и прохожих на улицах. Был громкий случай, когда была задержана целая банда из школьников старших классов и учащихся ПТУ, которые занимались тем, что грабили людей в дворовых туалетах в самом центре города.

И подобная статистика ухудшалась с каждым днем. Существовали двойные цифры. Официально власть рапортовала одними цифрами — об улучшении криминальной ситуации в городе. Но каждый сотрудник правоохранительных органов, каждый оперативник знал и другую статистику, настоящую, которая на фоне оптимистических прогнозов партийных лидеров совсем не внушала оптимизма.

Знал такую статистику и Емельянов, поэтому его слова о том, что криминальная преступность не так уж важна, мол, идет на спад, были иронией. Иронией, которую прекрасно мог понять Сергей Ильич.

— Доиграешься, Емеля, — следователь надулся, как мышь на крупу, — а за твое ерничанье и меня на цугундер потащат.

— По-любому потащат, если ты будешь серьезные преступления списывать, — заметил Емельянов, — а дело Паука — это очень серьезное преступление. И оно повлияет на обстановку в городе. Вспомни мои слова.

— И как его убили? — прищурился следователь.

— Яд, — коротко бросил Емельянов, — ему дали яд на этой конспиративной квартире. И этот яд — разработка сотрудников КГБ.

— Так, всё! — Следователь ударил рукой по столу. — Слушать весь этот бред я не намерен! Теперь понятно, чего тобой так интересуются!

— Кто интересуется? — не понял Емельянов.

— Да один тип ко мне приходил. Ты самоубийство скрипача помнишь?

— Может, убийство, — поправил Емельянов, — вскрытия еще не было.

— Тьфу ты, черт! Горбатого могила исправит! — плюнул в сердцах Сергей Ильич. — Вечно ты со своими убийствами. Везде тебе мерещится. Ладно, если что, к доктору сходишь. А я о другом. Ты помнишь того второго, здоровенного лба, который вместе с Печерским был?

— Хам с надутой мордой, — сразу вспомнил Емельянов, — и что?

— Он ко мне приходил. Жмурко его фамилия. Сунул в нос красную книжицу и ну давай о тебе расспрашивать! Мол, что ты, где ты…

— И что ты сказал? — Емельянов вдруг почувствовал неприятный холодок под ложечкой, как будто с размаха его окунули в холодную воду.

— Ну, что всегда в таких случаях говорят. Какой ты классный опер и идейный коммунист.

— Я же не коммунист, — не выдержал Емельянов, — проверит и поймет, что ты солгал.

— Ну, может, я такое и не говорил, — смутился следователь, — уже не помню… Но хорошее о тебе точно сказал.

— Подожди, — насчет хорошего Емельянов не поверил сразу, — что конкретно он расспрашивал? Что его интересовало?

— Почему на дело скрипача приехал именно ты, — собравшись с духом, выпалил Сергей Ильич.

— Так, — Емельянов забарабанил пальцами по столу, — теперь дело скрипача. Час от часу не легче. И что ты сказал?

— А кто должен был поехать, кроме тебя, если это твой район?

— Ты специально пришел, чтобы про КГБ рассказать? — понял Емельянов.

— Предупредить тебя, дурня, — следователь встал со стула и направился к двери, — стоит ли вор того, чтобы из-за такой мрази подставлять свою голову? Подумай, Емельянов!

Дверь захлопнулась, а опер еще долго слышал звук его шагов.

Вонь стояла невыносимая. Воздух казался липким, он словно прилипал к ноздрям, к губам, накрывая лицо плотной, душной подушкой. И нужно было прилагать серьезные усилия, чтобы дышать.

Что-то сладковатое было в воздухе. Приторное, как переслащенный чай. К этой ноте отчетливо примешивался аромат гниения органических отходов. Казалось, так гниют испорченные остатки пищи, трупы животных. Мерзкая вонь.