Смерть, ритуал и вера. Риторика погребальных обрядов - Дуглас Дэвис

Победа над смертью

Здесь мы можем еще раз воспользоваться теорией отраженного насилия Мориса Блоха для интерпретации силы этих разнообразных обрядов. Блох предполагает, что обычные биологические факты жизни, картины рождения, размножения и смерти часто отвергаются отдельными обществами, где появляется социальный ритуал, в котором утверждается, что некто умирает и рождается заново уже как человек нового типа, над которым смерть потеряла контроль. Получается, что социальные факты жизни включают естественное рождение, ритуальную и социальную смерть и ритуальное возрождение. В христианстве говорится, что люди умирают через крещение и возрождаются силой Святого Духа и тем самым участвуют в воскресении Иисуса Христа. Я развил эту тему в другой работе, где говорил о Деяниях апостолов в Новом Завете. Этот пример имеет особое значение для христианства, потому что он самым серьезным образом повлиял на эту становящуюся религию и, как я подозреваю, способствовал развитию ее как мировой религии[315].

Мое толкование схождения Духа к ранним христианам было частично заимствовано из рассказа Блоха о ритуальных процессах, в которых, выражаясь символически, жизнь трансформируется в смерть прежде, чем смерть трансформируется в более высокую форму жизни. В то время как антрополог Виктор Тернер[316] заимствовал лиминальную стадию из схемы обрядов перехода ван Геннепа и разработал ее в собственном исследовании коммунитас, представляющего собой чувство единства и сочувствие между людьми, вместе переживающими ритуальные события, Блох по сути сосредоточился на постлиминальной фазе, чтобы показать, например, что инициаты не просто оставляют «с размахом одну форму существования, чтобы просто вернуться к ней»; вместо этого они достигают нового уровня существования, «достигая сочетания сакрального и профанного», по крайней мере в терминах Дюркгейма[317].

«Отражение насилия» как идиома включено в теории ранних марксистов, фрейдистов и постфрейдистов, основанные на вере в то, что насилие присуще человеческой культуре, будь то конфликт между социальными классами или динамика индивидуальной психики. Находки и Фрейда[318], и Жирара[319] довольно очевидны, в то время как исследование динка Линхардтом[320] представляет собой классическое и более существенное изучение взаимосвязи между слабостью и силой в рамках культурных классификаций человечества.

После смерти человеческое тело исчерпывает свои возможности. Даже сила медицины в ее идеальной больничной среде в конечном счете пасует перед силой болезней и несчастных случаев. Здесь сам процесс кремации может служить позитивным целям. Хотя большинство британцев кладут своих мертвых в гробы и этим стремятся преодолеть разрушительные последствия захоронения в земле, многие не видят особого смысла в какой-то окончательной победе над смертью, за исключением придерживающихся традиционной христианской веры в вечную жизнь. Во многих частях США чувство победы над смертью может иметь больше общего с косметической обработкой мертвых в их чрезвычайно прочных гробах, которые, в свою очередь, помещаются в железобетонные могилы, игнорируя тот факт, что единственная их задача состоит в сдерживании гниения человеческих останков, предотвращая его поглощение землей в более естественном процессе.

Кремация, напротив, предлагает символическую возможность взять процесс разложения тела под контроль: общество больше контролирует тело-микрокосм в ходе кремации, чем при погребении. Мы покажем, насколько это верно для кремации в индуизме, в следующей главе. Кремация — это не просто акт сжигания. Конечный продукт, кремированные останки, или cremains, как их называют в США, имеют высокую ценность, репрезентируя личность, которая когда-то существовала. Фактор отраженного насилия включает принятие мертвого тела и преобразование его, вместо того чтобы оставить разлагаться в ходе биологических процессов. Пепел, образовавшийся в результате этого процесса, представляет собой элемент отраженного насилия; он обозначает переход умершего в новое символическое существование как человека, который может укорениться в памяти и вступить в новые, хотя и абстрактные, отношения с живыми.

Кремация и отраженное насилие

Именно благодаря этой умозрительной интерпретации кремация может рассматриваться как насилие над мертвыми. Хотя насилие в значительной степени безлично, невидимо и является частью технологического ритуала кремации, оно лежит в основе победы над смертью. А завоевание в понимании Блохом ритуального процесса трансформации оказывается практически синонимом насилия. В британском контексте люди знают, что тела сжигаются, но не видят этого и не говорят о них как о сожженных. Как уже упоминалось, вид и запах кремации вызывают в британском обществе крайне негативную оценку. Только индийские группы внутри британского общества хотят видеть, как дым — символ традиционных индуистских обрядов кремации, подразумевающих собственную мифологию кремации как своего рода приношения божеству, — поднимается из трубы.

В США и в некоторых частях Швеции похоронные службы могут проходить в специальном похоронном бюро или церкви, причем кремация оказывается совершенно отдельным действом, которое либо посещают немногие родственники, либо не посещает никто. Кремация оказывается отделенной от социальных ритуалов, совершаемых живущими. Традиционные американская и британская культуры не содержат позитивной мифологической или теологической оценки самого акта кремации. Вместо этого мы наблюдаем, как или символические смыслы одалживаются у похоронных обрядов, или вместо мифа возникает идеологическая тишина, вознаграждаемая лишь утилитарными идеями гигиены и экономии пространства. Но даже в такой ситуации тела умерших не оказываются окончательно уничтожены кремацией, поскольку пепел становится новой символической средой, «сухой», в терминах Герца, что можно интерпретировать в терминах Блоха как отраженное насилие или завоевание. Когда родственники забирают останки после кремации, чтобы разместить их в значимых для них местах, они, в определенном смысле, вовлекаются в преодоление смерти. Мертвые превосходят факт смерти; захоронение пепла наделяет место новой значимостью.

Сосредоточиться отдельно на идее кремации и насилия непросто, потому что в большинстве западных обществ царит молчание относительно фактической идеи сжигания мертвых. Европейская культурная история крематориев под воздействием опыта Холокоста оказывается настолько же негативной, насколько и позитивной. На самом деле Холокост здесь интересен, потому что он кажется примером скорее внеритуального сжигания, чем ритуальной кремации. Возможно, этот недостаточно изученный фактор может объяснить, насколько разрушительный культурный образ представлен в подчеркнуто утилитарном и технологическом способе массового сжигания людей. Здесь мы имеем дело с редким примером действия, которое «должно быть» исполнением ритуала с участием мертвых людей, но вместо этого представляет собой механическое разрушение тел. Здесь не могло быть «отраженного насилия» или «завоевания» смерти именно потому, что те, кто проводил это действие, специально стремились уничтожить всякую социальную идентичность тех, кого они убили. В самом умозрительном смысле современное государство Израиль — это реакция на Холокост, реакция отражения насилия; вероятно, не случайно кремация в Израиле не практикуется.