Смерть, ритуал и вера. Риторика погребальных обрядов - Дуглас Дэвис

Охота за головами

От казни и геноцида мы переходим к двум довольно разным формам насилия, в которых сила направлена вовне, а не внутрь, а именно к войне и охоте за головами. И то и другое связано со смертью и ситуациями, когда к убийце относятся положительно, а не отрицательно. Международная война, такая как Первая и Вторая мировые войны, представляет собой крупномасштабный пример этого положительно оцениваемого человеческого поведения, в то время как охота за головами — это относительно локальная и ограниченная формальная агрессия между группами. Один из элементов обоих этих видов деятельности — официальная санкция на убийство определенных категорий людей, обычно называемых врагами. В самом деле, убийство врага можно рассматривать как добродетельный поступок, в то время как убийство сограждан — зло. Это показывает способность общества различать смерть как результат плохого и хорошего поведения, а также саму смерть воспринимать как явление, открытое для разных смыслов.

В отличие от войны, охота за головами фиксируется в истории человечества в ограниченном масштабе — это практика, описанная в нескольких культурах, часто как средство обретения охотником статуса и престижа или возмездия за причиненный его группе родственников вред. Здесь мы используем мужской род, потому что охота за головами, как и большинство боевых действий, — мужское занятие. Фюрер-Хаймендорф описывает, как пожилой коньяк-нага из северной Индии «пожалел мальчика, которого он и его соплеменники купили, чтобы отрезать ему голову»[290]. В другой культуре, в культуре илонгот на Филиппинах, Росальдо наблюдал, как молодые люди учатся контролировать себя и становятся взрослыми мужчинами, отрезая головы[291]. Здесь жизнь врага, похищенного незаметно, была средством обретения личного статуса. Хотя такая охота за головами, кажется, существует в совершенно ином плане, чем мрачные похороны в пригородах на Западе, обе эти практики связаны с проблемами идентичности и смерти. Смерть используется как средство повышения статуса и идентичности.

Самоубийство

Самоубийство ставит множество сложных вопросов, и для полноты картины необходимо обсуждать его значение в социальном контексте тех культур, где оно происходит[292]. Основу современных исследований самоубийства заложил Эмиль Дюркгейм, социология религии которого, постулирующая интегративную силу коллективного ритуала, была обрисована в главе 1. Еще до работы «Элементарные формы религиозной жизни» (1915) он опубликовал труд «Самоубийство» (1897)[293]. Ричард Сеннет, очень влиятельный современный социолог, начал свое введение к изданию «Самоубийства» 2006 года с того, что Дюркгейм «научил современный мир думать о самоубийстве». Сеннет подчеркивает: «Дюркгейм видел, что самоубийство имеет социальное измерение. Люди разных религий, классов и религиозных убеждений разрушают себя в разных пропорциях. Дюркгейм задался вопросом, почему это так»[294].

Дюркгейм стремился выявить «социальные факты», группы идей или моделей поведения, которые выделялись и требовали целенаправленного анализа. Самоубийство было именно таким фактом, и анализ Дюркгейма привел его к предложению следующих трех основных и одного потенциально незначимого типа самоубийства, каждый из которых отражает динамику взаимоотношений между индивидом и обществом.

Эгоистическое самоубийство — это результат того, что люди не полностью опутаны сетями социальной поддержки, но ощущают сильное давление на себя. Это означает, что в Европе конца XIX века католики были менее склонны к самоубийству, чем протестанты, и Дюркгейм задавался вопросом, было ли это связано с чрезмерным вниманием протестанта к себе как к религиозной сущности, в одиночестве стоящей перед Богом. Альтруистическое самоубийство рассматривало человека слишком запутанного, например, в родственных связях или связях в военной группе и воспринимавшего их как слишком сильное давление. Чтобы избежать такого давления, человек в этих обстоятельствах мог увидеть положительный смысл в смерти[295]. Аномическое самоубийство предполагает, что люди обнаруживают себя в мире без правил или в мире, где правила меняются вместе с социальными изменениями. Вопросы смысла и бессмысленности возникают в такой нестабильной ситуации, не в последнюю очередь, если человек живет в условиях экономических сдвигов и при растущей социальной мобильности. Наконец, Дюркгейм также говорит о фаталистическом самоубийстве, когда социальные ситуации воспринимаются как угнетающие и подавляющие без очевидной вероятности изменения. Исследование самоубийства Дюркгеймом было основано на статистике смертей, а его социологическая теория привела других, например Сеннета, к скачку от статистического объяснения к теоретическому, без особого внимания к каким-либо промежуточным рассмотрениям психологической или психиатрической динамики.

Личный опыт этого великого французского социолога, как и опыт каждого ученого, упомянутого в этой книге, влиял на его идеи. В случае с Дюркгеймом в это влияние входила его идентичность как еврея и решение, принятое, когда ему было около двадцати одного года, не следовать религиозному образу жизни, раввинистической традиции. Он, как и многие в те годы, пережил смерть близких, особенно важной была утрата сына во время войны в 1915 году, когда Дюркгейму было пятьдесят семь. Сам он умер в 1917 году; его племянник, влиятельный мыслитель Марсель Мосс, считал, что смерть была приближена потерей сына. В том же 1915 году он потерял ученика и друга, чрезвычайно многообещающего социолога Роберта Герца. Но задолго до этого, когда ему было двадцать восемь лет, один из друзей Дюркгейма покончил жизнь самоубийством, и трудно не рассматривать его «исследования самоубийств» как следствие этого опыта.

Размышляя о работе Дюркгейма, мы можем сказать, что самоубийство — это противоположность «правильной» смерти в том, что касается преодоления смерти. Оно переворачивает идеал победы над смертью, поскольку самоубийство часто, хотя и не всегда, интерпретируется как своего рода неудача отдельного человека или неспособность общества преодолеть жизненные невзгоды. В связи со сказанным возникает вопрос об ответственности и вине, а также о «поисках объяснения»[296]. В этом смысле самоубийство — выражение безнадежности или победы негативных сил над позитивными социальными силами. Оно не дает возможности обществу или, на первый взгляд, самоубийце сказать слова против смерти. Возможно, именно по этой причине многие общества традиционно предпочитали хоронить самоубийц отдельно от других людей. Согласно Катехизису католической церкви, «каждый несет ответственность за свою жизнь перед Богом, который дал ее ему»[297]. Совершить самоубийство — значит действовать безответственно как по отношению к себе, так и по отношению к ближнему, не говоря уже о Боге; предполагается, что человек в этой ситуации сохраняет рациональный контроль и саморефлексию. Действительно, во многих обществах обсуждение самоубийства скатывается к тому, был ли человек в здравом уме и трезвой памяти, что само по себе может быть способом, с помощью которого общество смиряется с проблемой самоубийства.