День Праха - Жан-Кристоф Гранже

— Это библейские сцены, в основном ветхозаветные. Любопытно: подбор сюжетов кажется мне довольно необычным и…

— Это мне уже известно. Но взгляните на два последних изображения. По вашему мнению, какие сюжеты они иллюстрируют?

Священник поводил пальцем по экрану в поисках нужных кадров.

— Ну… я бы сказал… что это Исаак, благословляющий своего сына Иакова.

Лехман уже называл эту сцену из Книги Бытия.

— А другая? Там, где спящая женщина?

Священник задумался. У него увлажнились глаза, но не от волнения, а скорее от миллиардов кристаллов, раздражавших радужную оболочку.

— Это может быть сценой смерти Рахили, но я не уверен.

— А о чем повествует этот эпизод?

— Да мало о чем. Рахиль — одна из жен Иакова. Долгое время была бесплодна, потом, позже, родила двух сыновей, но умерла после рождения второго — Вениамина.

— И это все?

— Да, почти все. «И умерла Рахиль, и погребена на дороге в Ефрафу, то есть в Вифлеем»[80]. Могила Рахили, символизирующая исход из земли Месопотамской, считается святыней.

— А что вы можете сказать о стилистике этих изображений?

— Ну, это довольно… впечатляюще. Многочисленные детали напоминают манеру последних столетий Средневековья, и в то же время…

— В то же время — что?

— Сама манера письма выглядит на удивление современной, а происхождение — довольно сомнительным.

— Вы можете назвать другие фрески подобного рода? Такую же манеру письма? Может, какую-нибудь местную живописную школу?

— Честно говоря, нет. И это самое удивительное. А вы показывали их Посланникам?

— Не счел нужным. По моему мнению, им давно известно о существовании этих фресок. И они тщательно их скрывают.

— Почему?

Ньеман смолчал, поднялся и взял у священника свой смартфон.

— Дайте мне свой электронный адрес, я перешлю вам эти снимки.

Пока Козински записывал ему адрес, майор попросил:

— Подумайте еще. Эти образы явно имеют какое-то особое значение.

Священник тоже поднялся — он едва доставал Ньеману до плеча, однако тот чувствовал, что падре ничего не стоит поднять посетителя одной рукой и пронести по комнате.

— Это настолько важно?

— Это важно для Посланников, и я хочу знать почему.

— А вы уверены, что они в курсе всей этой истории?

— Даже не сомневаюсь. Когда в следующий раз вздумаете финансировать реставрацию какой-нибудь часовни, выберите себе более надежных партнеров.

Священник рассеянно кивнул. Казалось, этот диалог привел его в полную растерянность, — а может, причиной тому были образы, которые он увидел. И которые теперь не выходили у него из головы, будоража и дразня воображение.

— With the birds I’ll share this lonely viewin[81], — шепнул майор ему на ухо.

Эта цитата из репертуара «Red Hot Chili Peppers» окончательно добила Козински. Ньеман одарил его своей фирменной хищной усмешкой и вышел.

Холод на улице крепчал. Казалось, церковь с ее красными стенами захлестывают какие-то мрачные, ледяные волны.

Козински, конечно, не сказал ему и десятой части того, что знал. Но это не страшно. У Ньемана родилась другая идея. Пора было призвать на помощь более солидное подкрепление.

Усевшись в машину, Ньеман какое-то время с удовольствием озирал знакомую обстановку салона. Как всегда, здесь царил полный кавардак. Радиоприемник с торчащими антеннами, раскиданные бумаги, блокноты для протоколов… а вот и кое-что новенькое — компьютер, соединенный с камерами наблюдения, способными фиксировать номерные знаки машин, и радар, улавливающий их скорость…

Но главное, сохранились запахи — прочная застарелая вонь заплесневевшей еды и дорожных перипетий, — словом, все признаки человеческого бытия, упрятанные под крышу закона и порядка. Короче — вся его жизнь.

Он достал смартфон и набрал номер аббатства Ле-Брюйер, находившегося в Эпинале, Лотарингия.

Ему это уже надоело. Надоело бесплодно биться над загадкой, ходить вокруг да около в атмосфере заговора молчания и тьмы. Надоело быть заложником тайны, покрытой мраком, о которой говорили шепотом и непонятными намеками.

Майору пришлось выждать целых двадцать звонков, прежде чем ему ответили, — вполне типичное явление для места, где каждый телефонный вызов воспринимался как агрессия, нарушавшая благостную сосредоточенность кучки монахов-затворников.

— Алло?

Голос прозвучал резко, как взрыв петарды.

— Я хотел бы поговорить с Эриком Аперги.

— Здесь таких нет.

Комиссара всегда удивляло, как это в подобных монастырях еще не разучились правильно изъясняться, — ведь их насельники были немы как камни.

— У вас он зовется Антуаном, — со вздохом поправился Ньеман.

— Никто с таким именем не принадлежит к нашей конгрегации.

— А он и не монах! — уже раздраженно отбрил комиссар. — Просто он каждую зиму проводит в вашем аббатстве как облат[82].

Короткое молчание. Его собеседник прекрасно знал, о ком идет речь, но всеми силами ограждал своего гостя от внешнего мира.

— Брат мой, — настойчиво продолжал майор, — я знаю, что Эрик находится в стенах вашей обители. Я работаю в криминальной полиции и настоятельно советую вам позвать его к телефону.

И снова молчание, плотное, как песок и камни, застывшие в древних наносах.

— Это невозможно, — прошелестел наконец его собеседник. — Он приехал в прошлом месяце и дал обет молчания.

Ньеман вовремя проглотил рвавшееся наружу ругательство — или, может быть, взрыв хохота. Эти типы уже всерьез достали его.

— Тогда дайте мне ваш электронный адрес.

— Но…

— Немедленно, слышите?

Тот шепотом произнес буквы и цифры, а Ньеман, включив громкую связь, записал их.

Он вполне мог бы потребовать от монаха, чтобы тот прислал ему адрес эсэмэской, но не хотел рисковать и закончить разговор, не получив его.

— Сейчас я пришлю вам адрес жандармерии Бразона в департаменте Верхний Рейн, — сказал он. — Передайте его Эрику и скажите, чтобы он немедленно приехал ко мне. Уточните, что его вызывает Ньеман. Повторяю по буквам: Н-Ь-Е-М-А-Н. Вы записали?