Месье, сделайте мне больно - Жан-Пьер Гаттеньо

Я остановил пленку и пошел спать.

В ту ночь я тоже не смог заснуть. По крайней мере, мне так показалось, потому что невозможно было отличить сновидения от моих размышлений об этом ключе.

Когда начало светать, мне приснился сон, который поверг меня в ужас. Я только что закрыл могилу Ольги. Она не умерла, елышно было, как она изнутри долбит по надгробной плите. Удары перемешивались со звуком бас-гитары, которая сопровождала пение Джима Моррисона. Невозмутимый диск-жокей присутствовал при ее погребении. Внезапно он протянул мне ключ, который нашел Мэтью.

– Это ключ от ее могилы, чтобы ты смог к ней присоединиться, – сказал он. – Она зовет тебя. Это теперь между вами и в жизни, и в смерти.

Голос диск-жокея, казалось, шел откуда-то сверху. Я поднял голову и, к своему огромному ужасу, увидел несколько волков – шесть или семь: сидя на ветках орехового дерева, возвышавшегося над могилой Сергея Прево, они молча наблюдали за мной. Большинство из них были белыми. Своими поднятыми хвостами и настороженными ушами они напоминали мне лис или овчарок. Тот, который сидел на самых высоких ветках, вероятно, был предводителем, а немного пониже держался другой волк;, полностью похожий на своих собратьев с той лишь разницей, что его окрас был рыжим. Темнота и снег делали ореховое дерево похожим на новогоднюю елку. Это зрелище меня напугало, но я никак не мог убежать: застыл на месте, неспособный оторвать от них взгляд. Их глаза метали молнии, которые ярко освещали мой сон. Долго я не мог понять, что это дневной свет заполнял мою спальню.

Когда я проснулся, шел уже второй час дня. У меня оставалось совсем немного времени, чтобы привести себя в порядок и идти к Злибовику.

– Я провел ночь в размышлениях о дубликате ключа. Должно быть, это Ольга его изготовила по образцу оригинала, который украла у меня. С какой целью? Ограбить мою квартиру? Не думаю. Возможно, Макс завладел им, чтобы прийти задушить ее у меня в кабинете. Совершив свое злодеяние, он оставил дубликат в кармане ее костюма, и он выпал, когда я прятал Ольгу под кушеткой. Именно там его нашел Мэтью. Все может объясняться совсем просто. Только я не понимаю, зачем Макс убил жену прежде, чем она сказала ему, где спрятала деньги.

Злибовик хранил молчание. Я не слышал звук его голоса с тех пор, как был у него в последний раз. Он принял меня, не сказав ни слова, без единого намека на то, как закончился предыдущий сеанс. Он сохранил спокойствие и тогда, когда я извинился за то, что ушел без предупреждения. Опасаясь, как бы он снова не заснул, я рискнул оглянуться, но он не спал. Слушал меня, неподвижный, с широко открытыми глазами и закутанными в плед коленями. Я рассказал ему о том, что испытал, увидев его заснувшим в кресле, каким старым и уязвимым, особенно уязвимым, он мне показался, что достаточно было бы лишь немного сжать ему горло, чтобы его сон стал вечным. Он опять не отозвался. Эта безучастность напомнила мне смерть, и внезапно с невероятной четкостью мне вспомнился сон с волками.

– Это странно, – сказал я, – что я не говорил вам об этом раньше. Этот сон преследует меня уже несколько дней. К тому же он вернулся прошлой ночью, как если бы ничего не изменилось, будто бы, похоронив Ольгу, я не избавился от нее. У меня такое впечатление, что этот сон отвечает на вопросы, которые я задавал себе на ее счет, и, возможно, на другие, более давние и глубже скрытые. Они образовывали странную картину, волки на этом дереве.

– Вы, возможно, начитались «Пяти лекций по психоанализу».

Я настолько удивился, услышав его голос, что вздрогнул.

– Мне это уже говорили, но я не помню, по какому поводу. Конечно, я знаю о сне Человека-Волка. Именно поэтому я и стал психоаналитиком. Я написал об этом диссертацию, чтобы показать, что Фрейд ошибся в своем толковании. Простейшая сцена: ребенок, застающий своих родителей во время занятий любовью. По-моему, она не имеет ничего общего с данным сном. Я, скорее, сказал бы, что волки, должно быть, реализуют в живых образах то, что сказал один философ, думаю, это был Хоббс: «Человек человеку волк». Мы живем в джунглях, где есть место только таким хищникам, как Монтиньяк. На таких людей жаловался мой отец. Говорил, что если дела у него идут плохо, так это из-за волков. Так он называл конкурентов, налоговую службу, супермаркеты, да что хотите. Мой отец постоянно плакался. Он был прирожденной жертвой. Тогда как Макс мог, щелкнув пальцами, собрать семь миллионов, он был не в состоянии заработать триста франков за день. Я хотел, чтобы он объединил в себе престиж, могущество, успех, но его горизонт ограничивался магазином скобяных товаров. Его проклятая скобяная лавка! Я не помню, чтобы он говорил о чем-нибудь кроме кастрюль, которые ему еще не поставили, векселей, которые нужно было оплатить, и донимавших его фининспекторов. Вот почему я его невзлюбил, из-за его вечного хныканья, и в день, когда он подарил мне этого голубого жирафа, моя неприязнь к нему стала бесконечной.

– Вы до сих пор продолжаете на него злиться?

– Дело в том, что он меня сильно разочаровал. Я не мог – как это сказать? – отождествить себя с ним. Внешне мы похожи: тот же рост, та же предрасположенность к небольшой сутулости – у него от хронического отчаяния, у меня из-за недостатка движения, – те же светлые волосы, голубые глаза, ямочка на подбородке. Это ему я обязан тем, что начал полнеть, и этим жестом, который так раздражал Флоранс, – машинально отбрасывать волосы назад. Иногда, когда смотрю на себя в зеркало, мне кажется, что я вижу его. Однако вместо того, чтобы сближать меня с ним, это сходство только усилило отвращение, которое он мне внушал…

Разом нахлынули воспоминания. Такое ощущение, что из них возникала история, в которой я был лишь свидетелем.

– Моя мать тоже его ненавидела. Она не могла разговаривать с ним без язвительности в голосе, мы заключали против него союз. Мне было всего-то лет двенадцать, но вот что значит озлобленность: мы с ней образовывали пару, которая и состарилась бы в горечи. Никогда мы не упускали возможности принизить его. Поощряемый матерью, я только и думал о том, как сразить его своим успехом. Я коллекционировал первые места в лицее. Потом добивался превосходных результатов на медицинском факультете. Мне понадобились годы психоанализа, чтобы понять, что отец по-своему любил меня, грустно, неуклюже и, возможно, даже восхищался мной, но в то время я ничего не хотел знать. Вот так я стал одним из самых молодых психоаналитиков Франции. Я хотел быть на стороне Фрейда, Нахта, Лакана. Отождествлял себя с ними и с вами гораздо больше, чем с ним. Из-за пациентки, убитой у меня на кушетке, и ее мужа, которого я встретил немного позже, я узнал, что не так сильно от него отличаюсь. Когда я об этом поразмыслил, то понял, что вел себя с Максом как ничтожное создание, мой отец в этой ситуации действовал бы так же.

– Эта мысль пришла вам в голову из-за волков?

– Да, тот, который казался вожаком, напомнил мне Макса, когда он был у меня. Та же величественная осанка, тот же уверенный вид. Другие волки, казалось, относились к нему подобострастно. Он был хозяином мира. Как Макс. Если бы вы слышали его речи у меня дома! Этот человек был безумным, параноиком, раздувшимся от сознания собственной важности, но он меня околдовал. Я имел дело с настоящим проходимцем, с кем-то, кто не принадлежал к нашему миру. В сущности, я ему завидовал. Такие люди, как он, не уважают никакие ценности, они так же легко попирают их, как и дышат. Вот именно, хозяин мира. В то время как мы, прочие интеллектуалы, только и умеем, что разоблачать эти ценности, показывать ненадежность их обоснований. Однако мы не осмеливаемся идти дальше. Мы дряхлые и забитые. Вот что я понял, когда в прошлый раз увидел вас спящим. Я увидел себя таким, каким скоро стану, болезненным старцем, таким же жалким и слабым, как мой отец. Хуже того, у меня возникло ощущение, что я уже стал таким, и я сказал себе, что перед лицом таких людей, как Макс, мы не имеем веса. Мы скоро зачахнем, тогда как подобные ему продолжат править миром.