Александр Дюма - Анри Труайя

Этот ответ, который можно было расценивать как согласие, привел Александра в восторг, и он тотчас передал слова Лафайета Этьену Араго. Затем они вдвоем поспешили в редакцию газеты «National», сотрудники которой как раз в это время обсуждали возможность создания временного правительства, куда могли бы войти Лафайет, генерал Жерар и герцог де Шуазель. Александр поддержал их. Конспираторы без колебаний составили предназначенную для прессы прокламацию соответствующего содержания, не постеснявшись подделать подписи заинтересованных лиц. Вполне удовлетворенный этой патриотической фальшивкой, Александр вернулся домой с чувством, что не зря потерял время, бегая по улицам города и по редакциям газет.

«Поскольку за день я очень устал, – напишет он потом в своих мемуарах, – то крепко уснул под гул большого колокола собора Парижской Богоматери и неравномерное потрескивание редких запоздалых и случайных выстрелов».

В четверг 29 июля Жозеф разбудил его рано утром. Возмущенный слуга рассказал, что беспорядки нарастают и что повстанцы осаждают Артиллерийский музей на площади Святого Фомы Аквинского. Встревожившись при мысли о грабежах и кражах, угрожавших хранившимся в музее бесценным археологическим коллекциям, Александр наспех оделся, залпом проглотил для поднятия боевого духа стакан мадеры и присоединился к собратьям по мятежу. Когда он вошел в музей, все уже разбрелись по ближайшим залам, и он стал упрашивать восставших не трогать хотя бы старинное оружие. Какой-то веселый рабочий метко ответил: «Да ведь мы как раз за оружием-то сюда и пришли!» Разве можно было что-либо объяснить этим вандалам! Отказавшись от дальнейших разговоров, Александр удовольствовался тем, что унес домой аркебузу, шлем, меч, топор и палицу, чтобы спасти хотя бы их от разграбления.

Затем, снова вооруженный одним своим ружьем, направился к только что захваченному Тюильри. Во время столкновения несколько человек убили, были и раненые. В зале маршалов неизвестные люди расстреливали в упор портрет ненавистного Мармона. В королевской спальне разыгрывались забавные и непристойные сцены. Библиотеку герцогини де Берри разорили, и Александр подобрал валявшийся в углу экземпляр своей «Христины» в лиловом сафьяновом переплете с вытисненным на нем гербом герцогини – когда-то он сам преподнес ей эту книгу. Позже он подарит ее молодому Феликсу Девиолену в память о детских играх в фамильном поместье. Развороченный, поруганный, лишившийся своих царственных обитателей дворец превратился в проходной двор…

Карл Х, укрывшийся в Сен-Клу, все еще надеялся, что ему удастся снова овладеть ситуацией, однако в ратуше уже объявили о падении династии Бурбонов. Кто же придет на смену сверженному королю? Лафайет в качестве президента республики? Или, может быть, герцог Орлеанский, чьи либеральные настроения всем хорошо известны? А что произойдет, если Карл Х, собрав своих приверженцев, со свежими силами двинется на Париж? Придется ли сражаться до последней капли крови? Даже сам Лафайет не мог сказать ничего определенного. Александр слышал, как он шепнул Этьену Араго, призывавшему к решительным действиям: «Если Карл Х вернется, нам не хватит пороха и на четыре тысячи выстрелов!»

Услышав эти слова, сын генерала Дюма встрепенулся: как только речь заходила о невероятном подвиге, он тотчас чувствовал в себе готовность его совершить. «Генерал, – воскликнул Александр, – хотите, я добуду порох?» Лафайет подумал было, что Дюма окончательно помешался, но тот продолжал стоять на своем, утверждая, что сумеет отправиться в Суассон и в одиночку забрать все запасы пороха в этом городе, в котором знает каждый уголок. Лафайет был слишком осторожным человеком для того, чтобы пойти на такой риск; все, что он согласился дать Александру – да и то только ради того, чтобы от него избавиться, – это пропуск, составленный в неопределенных выражениях. Не все ли равно! Дюма дополнил этот документ собственноручно написанным приказом: властям Суассона предписывалось выдать «подателю сего» требуемое количество пороха. Попросив генерала Жерара скрепить фальшивку своей подписью, он весело тронулся в путь, на котором первым этапом должен был стать Вилле-Котре.

Для того чтобы придать своей официальной командировке больше блеска, Дюма выехал в наемном кабриолете, украшенном собственноручно сшитым трехцветным знаменем. Он мчался от станции к станции, загоняя лошадей, впрочем, и сам прибыл в родной городок измученным, грязным и взъерошенным.

В Вилле-Котре Александр первым делом объявил населению, собравшемуся встретить «парижского посланника», об установлении республики. В тот же вечер, ужиная у бывшего старшего клерка Пайе, он рассказал собравшимся за столом друзьям о невероятных событиях, которыми были наполнены «три славных дня». Однако стоило ему заговорить о намерении «обобрать» Суассон, они принялись его отговаривать, поскольку город надежно охранялся роялистским гарнизоном.

Александр, небрежно махнув рукой, отмел эти возражения.

31 июля он прибыл в Суассон, переговорил с некоторыми либералами, которых ему порекомендовали, и отправился к коменданту гарнизона, шевалье де Линьеру. Предъявив не скрепленный никакими печатями документ, он потребовал выдать двести фунтов пороха, хранившихся в городе. Комендант что-то заподозрил и отказался повиноваться указаниям документа, выглядевшего поддельным. Александр, готовый на все, выхватил пистолет и пригрозил застрелить строптивого офицера. В эту минуту дверь распахнулась, и перепуганная госпожа де Линьер бросилась к мужу с криком: «Уступи, уступи ему, друг мой! Это второе негритянское восстание!» Несчастная вспомнила своих родителей, когда-то убитых туземцами на Сан-Доминго. Женщина с ужасом смотрела на высокого тощего парня со смуглым лицом и курчавыми волосами, говорившего с легким креольским акцентом: перед ней кошмарным видением встало все ее колониальное прошлое. Распростершись перед мужем, она ломала руки и молила. Александр, чтобы заставить коменданта решиться, послал за несколькими офицерами гарнизона, готовыми перейти на сторону республики. Линьеру пришлось сдаться. После вялого сопротивления, оказанного мэром города, двери склада были взломаны, порох погружен в повозки, и обоз в сопровождении всех местных пожарных тронулся к Вилле-Котре. Хмельной от усталости и гордости, Александр уснул в своем кабриолете, украшенном флагом возрождающейся Франции.

Первого августа 1830 года, около девяти утра, он прибыл в Париж. Лафайет встретил его в ратуше с распростертыми объятиями. Получив свою порцию дружеских поцелуев и поздравлений, Дюма поспешил принять ванну в школе плавания Делиньи: он ведь не мылся три дня! А как только привел себя в порядок, причесался и надушился, то первым делом отправился с визитом к герцогу Орлеанскому, которого уже называли будущим королем Луи-Филиппом и который при виде его воскликнул: «Господин Дюма, только что вы создали лучшую свою драму!» Александр поблагодарил за комплимент, но в глубине души испытал некоторое разочарование: похоже, ему напомнили о том, что, несмотря на все свои подвиги, он остается всего лишь драматургом? Он-то предпочел бы, чтобы ему пообещали портфель в новом правительстве… Пока этого не произошло, он принялся сочинять победное послание к Мелани, которая по-прежнему была в Ла Жарри вместе с мадам Вильнав. «Все закончилось. Как я тебе много раз предсказывал, наша революция продлилась всего-навсего три дня. Я имел счастье принять в ней достаточно активное участие, чтобы это заметили Лафайет и герцог Орлеанский. […] Сама понимаешь, как трудно мне сейчас покинуть Париж. Тем не менее мне так хочется тебя увидеть, что приеду, наверное, с первой же почтовой каретой, как только смогу – пусть на минуту, только ради того, чтобы сжать тебя в объятиях. В моем положении многое должно измениться. […] Думаю, ты на многое можешь рассчитывать для своего Алекса».