Волнолом - Владимир Прягин

И как же с ней справиться? Хороший вопрос.

Да, его дар, усиленный в результате эксперимента и дозревший, так сказать, в заточении, способен сейчас на многое. Простые команды однократного действия свет поймет и без обработанного носителя – всяких там насечек и гравировки. Как, например, сейчас получилось с дверью.

А если нужен длительный, закрепленный эффект? Защита, которая действует днем и ночью? Тут носитель будет полезен. И лучше всего в этом качестве подойдет собственное тело.

Попробуем принять меры.

Он прошел в ванную, взял брошенный вчера скальпель. Расстегнул на груди рубаху и начертил над сердцем руну со значением «солнце» – зигзаг, похожий на угловатую, зеркально отображенную тройку. Царапая кожу, чуть развернул лезвие, чтобы получилось грубее: теперь сохранится шрам, пусть и едва заметный.

В конторе такие методы не приветствуются – светопись на теле снижает у нормальных людей остроту мышления. Но Генрих к нормальным, строго говоря, уже не относится…

Порез замерцал.

«Солнце» против «льда» – страховка от заморозки. Сельма уже не застанет его врасплох. С другой стороны, она тоже, наверное, подстраховалась подобным образом. Так что превратить ее, как мечталось, в снеговика, увы, не удастся. Придется придумать нечто более эффективное.

Что б еще такое нарисовать? Надежное и простое, без длинных формул? И помня при этом, что ресурсы тела не безграничны. Хоть десять раз выцарапай на лбу символ «эваз», означающий «лошадь», – все равно от этого не заржешь, и копыта не отрастут.

Он проторчал в ванной еще минут сорок, пока не зазвонил телефон.

– Здравствуйте, Генрих. Узнали?

– Да, Теодор.

– Предвидя ваши упреки, сразу скажу – наш уговор я помню. Двадцать лет назад я дал слово, что не буду вас беспокоить…

Генрих едва не ляпнул: «Какие двадцать лет? Вчера разговаривали». Но вовремя удержался.

– …однако ситуация такова, – продолжал начальник Третьего департамента, – что я вынужден отбросить всякую щепетильность. Вы читали утренние газеты?

– Речь, полагаю, о взрыве?

– Да. Скажу прямо – мы в тупике. Ничего не можем понять. А ведь на меня, как вы понимаете, давят с самого верха…

– И?.. – подбодрил его Генрих, испытывая острое дежавю.

– И нам пригодится любая помощь от человека с вашим уровнем дара.

Про клеймо, наложенное конторой, генерал даже не заикнулся, но Генрих уже устал удивляться. Просто сказал:

– Хорошо, Теодор. Приеду ближайшим поездом.

– Приедете? – Собеседник явно не ожидал подобной покладистости.

– Конечно. Вы ведь не стали бы меня дергать по пустякам.

– Знаете, Генрих, – сказал генерал после некоторой заминки, – я действительно не забыл, какая жуть с вами тогда творилась. Поначалу-то нам казалось, что эксперимент удался – по крайней мере, в вашем конкретном случае. Но эти приступы… В общем, я понимаю, почему вы тогда ушли. И рад, что теперь готовы вернуться.

– Спасибо, Теодор. Так мне подъехать прямо в контору?

– Нет, на место преступления. Четвертый Речной проезд, я там буду. Пришлю шофера, он встретит вас на вокзале.

– Понял. До встречи.

Одеваясь, Генрих прикинул – может, оно и к лучшему, что контора лишилась памяти. Не будут, по крайней мере, мешать и на допрос не потащат. Зато он сможет не таясь осмотреть развалины вновь обретенным чернильным взглядом. Теперь он ничего не пропустит.

Анна едет сейчас в университет и останется там весь день, ее часы работы он знает. Сельма туда не сунется – да и вообще, скорее всего, до поры до времени затаилась. Значит, зеленоглазка пока что в относительной безопасности. Вечером Генрих ее заберет и спрячет.

После этого найдет «фаворитку», вытрясет из нее все подробности. Если Сельма будет сопротивляться, то она сдохнет.

Вот и все. Простой и понятный план.

Генрих вышел на улицу и кликнул извозчика.

Сидя в вагоне, он вспоминал ночное сплетение бреда и яви. Да уж, впечатлений – хоть отбавляй. Особенно когда клеймо превратилось в стебель. Разум в те минуты, похоже, визуализировал боль, взяв из памяти Генриха наиболее жуткий образ – чертополох, растущий сквозь плоть. Опять же, спасибо Сельме…

Зато сон о деревне содержал вполне конкретные факты (хотя и не принес озарения, как надеялся Генрих). Выходит, убитый механик – это тот самый кучер, ставший свидетелем первой встречи барона с травницей. Это про него Сельма сказала во время обряда: «Первый подскажет».

А дальше как там у нее было? Кажется, так: «Второй откроет, третий поймет, четвертый запишет». Судя по очередности жертв, второй – это аптекарь, третий – профессор, а четвертый – хронист.

Определенная логика, пожалуй, прослеживается. Профессор-историк поймет, хронист запишет. А кучер как свидетель подскажет, с чего все, собственно, началось. Но что такого может «открыть» аптекарь, сын травницы? Который в те дни, если верить сну, был только зачат?

Да, информации пока недостаточно.

Квартал, где располагался взорванный особняк, был оцеплен. На улице теснились локомобили, топтались лошади. Чумазые люди на пепелище, перекрикиваясь, разбирали завалы. Дом напротив, где взрывом выбило стекла, был похож на череп многоглазого великана. Иней на деревьях стал черным.

Генерал подошел, протянул руку:

– Вы изменились, Генрих.

– Имеете в виду – постарел?

– Да. – Начальник «тройки» обошелся без лести. – Впрочем, время никого из нас не щадит. Пойдемте.

– Так что у вас тут случилось?

– Если отбросить то, что и так уже написали в газетах, рассказ уместится буквально в три предложения. Следов взрывчатки не обнаружено. Вывод – здесь применялась светопись. Но ее признаков тоже нет. Мистика, одним словом.

– Да, – сказал Генрих. – Мистика.

Место преступления и впрямь разительно отличалось от предыдущих. Если, скажем, в аптеке (Генриху вспомнилась светограмма) все было залито чернильной мутью, то здесь – лишь обгоревшие камни и головешки. Впрочем…

Возникло мимолетное ощущение, будто там, под фундаментом, кроется пустота, чудовищная каверна. Чернильное зрение на миг проникло в нее, метнулось в поисках дна. Генрих, напрягшись, сфокусировал взгляд, но это лишь помешало – все опять загородили развалины.

– Что вы увидели? – спросил генерал, внимательно наблюдавший за ним.

– Трудно подобрать аналогию. Дыра или даже, скорее, жерло… Вулкан – старый, давно остывший… Он извергся, выплюнул все что было, а потом его взяли и – как сказать-то? – вывернули словно бы наизнанку. Получилась этакая воронка, втягивающая свет…