Лютая охота - Бернар Миньер

– Да тут одни цифры. И это ты называешь хорошей статьей?

– Ты неправа. Статья прекрасно написана и прекрасно передает, что нам скорее не хватает эмоций, чем секса как такового. Она говорит о людях. Холостяк привык к нехватке секса. Но французам нужны человеческие чувства, нужен кто-то, кто был бы рядом в трудное время. Вот о чем нам говорит эта статья. Она нам говорит, кто мы суть в глубине души. Потому она и интересна нашим читателям, гораздо интереснее, чем коррупция, наркотики или скандалы. Это статья дня, самая читаемая и копируемая на нашем сайте.

Он постучал по газете указательным пальцем.

– Исследования показали, что после прочтения прессы читатели чувствуют тревогу, – с иронией произнес он. – Я полагаю, ты в курсе, что нынче утром в базилике Ниццы произошло нападение с ножом? Трое убитых, из них у двоих перерезано горло… На данный момент тревожных новостей полно. Если у тебя недостаточно данных, откажись от этой затеи.

– А если я их добуду?

– Вот тогда и поговорим.

– Согласна. Но информатор в полиции не станет работать даром.

– Сколько?

* * *

Эстер открыла дверь в свою квартиру под самой крышей. Толкнув створку, которая не желала сразу открываться, она вошла в маленькую двушку, пропахшую ароматизированными свечами и табаком. Потом положила сумку и отправилась в ванную смазать руки дезинфицирующим гелем.

По возвращении взгляд Эстер упал на полупустую бутылку бурбона, стоящую на кухонном столе. Она схватила стакан, налила себе изрядную порцию и залпом выпила, после чего открыла новую пачку сигарет и вышла из квартиры.

Выйдя на улицу, она зашла в кебабную на первом этаже, которая называлась «Сами Кебаб», по имени хозяина.

– Салям алейкум, – сказала она, подойдя к крошечной кухоньке, выходившей прямо на зал, который сейчас был пуст, как коридор.

– Алейкум салям, – отозвался Сами.

У него было вытянутое приветливое лицо, нос, как у Сирано, редкая бородка и посверкивающие юмором глаза. Но сегодня они глядели мрачно.

– Что ты приуныл, Сами?

Он посмотрел на нее с видом кота, которому зажало дверью хвост.

– Почему я приуныл? Ты журналистка, ты должна знать: у нас опять объявили самоизоляцию. Ты разве не слышала, что вчера вечером говорил президент?

– Ах, это…

– Оно самое. Думаешь, это пустяк? У тебя есть работа, есть зарплата… А вот я погиб: нет больше Сами, нет кебаба, ничего нет… Конец. Прощай, Сами.

Она покачала головой.

– Мне искренне жаль, Сами.

– Да еще этот утренний ужас в Ницце, прямо в церкви… И опять все показывают пальцами на таких, как я. Снова нас будут мешать с этими дикими зверями. Кажется, тот, кто это сделал, находится в реанимации. Мне жалко лекарств, которые потратят на это чудовище… Будь я врачом, я бы и мизинцем не пошевелил ради него. Вас убивают, а вы лечите убийцу? В этой стране все слабаки… Самые что ни на есть слабаки. Быстрее заказывай еду, Копельман, – грустно сказал он, – пока я не закрыл занавес и этот мир не взорвался… Ты что хочешь?

– Приготовь-ка мне дюрюм[41]. Только без острого соуса, не как в прошлый раз…

– Я тебя услышал ясно и четко, Копельман, – ответил он. – Ясно и четко.

– Я вынесу себе стул, – сказала она, забрав один из складных стульев, стоявших в зале.

Сами оставил снаружи только один столик, и то без стульев. Для еды на улице было слишком холодно. Однако Эстер предпочитала место на улице вовсе не потому, что курила. Ей нравилось наблюдать. Людей. Город. Саму жизнь… Это было сильнее ее. Для Эстер Копельман люди были как наркотик.

– Только без острого соуса! – повторила она, переступив через порог.

– Почему ты продолжаешь приходить сюда, если у меня дела совсем не ладятся? – крикнул Сами, когда она выходила на улицу.

С улицы донесся смех Эстер.

– Потому что твоя лавочка как раз подо мной, а еще потому что у тебя самое вкусное в Тулузе мясо, – ответила она, не оборачиваясь.

* * *

Мясо было потрясающее. В соседнем итальянском ресторане она выпросила стаканчик «Кьянти»[42]. Там тоже после президентских указов царило мрачное настроение. Эстер подняла воротник пуховика. Стало очень холодно. Она достала мобильник и набрала номер, который у нее в списке был обозначен «Контакт номер один».

– Вы настроены сотрудничать? – сказала она, когда в трубке ответили. – Вам есть куда записать? Мне нужна информация о Лахсене Хенише, Нельсоне де Роха и Ромэне Эймане.

Она повторила имена по буквам.

– Мне нужно знать, в каждом случае кто из судей руководил следствием и кто из сыщиков вел следствие.

– Сколько?

– Как условлено.

Над прямоугольными коробками домов жилого массива Рейнери сгущались облака. Ледяной ветер гнал под темным небом между деревьями парка «Уинстон Черчилль» первые высохшие листья, и печальная черная гладь озера подрагивала под его порывами.

В квартире воняло гашишем. Шариф Сарр отправил жильцов обойти территорию, пока он поговорит с «братьями» вдали от ушей матери и микрофонов полицейских шпиков.

Сквозь синеватые кольца дыма он рассматривал галерею неподвижных лиц вокруг себя.

– Смерть моего младшего брата нельзя оставлять безнаказанной, – сказал он сидевшим в кружок парням. – Легавые ничего не желают делать, эти сукины дети хотят загубить дело. Надо действовать.

Устремленные на него глаза горели, как раскаленный добела металл.

– Да… Нам надо рассчитать удар, – сказал другой парень, – надо перебить этих ублюдков. Что ты предлагаешь?

* * *

Лемаршан смотрел в окно. Машина все время стояла на месте, вдоль бровки, между двумя другими автомобилями. Он хорошо знал, откуда она приехала: из гаража уголовной полиции. И внутри кто-то был. С нарастающим раздражением он констатировал, что сидевшая за рулем женщина даже и не думала прятаться. Сквозь лобовое стекло он не видел ее глаз в полумраке салона, но догадывался, что эта паршивка наблюдала за ним. Он задернул занавеску, допил кофе и поставил чашку в раковину.

Машина под окнами составляла серьезную проблему. Очень может быть, что она следила за ним от самого комиссариата, хотя тогда он и не обратил на нее внимания. Он хорошо знал, что они собираются сделать: они добивались, чтобы он занервничал и наделал ошибок. И он прекрасно понимал, что это у них получается: в том, что они нахально стояли у него перед домом, даже не прячась, было что-то чертовски оскорбительное и унизительное.