Невеста Всадника без головы - Наталия Миронина

– Спиридонова-Спиртогонова! – вступал Верещагин, что-то рисуя в тетради.

Обычно Аня не давала им спуску и обзывалась в ответ. Но сегодня ей почему-то было все равно, кто и над чем хихикает. Да и замечание химички не больно тронуло. Аня пожалела, что не надела под платье футболку. Ей казалось, что морозный воздух, проникающий из открытой форточки, пробирается ей сразу в рукава, отчего вся кожа покрывается пупырышками.

– Спиридонова, – не унималась химичка, – повтори, что мы сейчас записали. Только с примерами.

Аня встала и почувствовала, что холодные мурашки из рукавов поползли к шее и голове.

– Углеродные цепочки… – начала Аня. Она что-то говорила почти машинально, химичка довольно кивала и, задавая ей все новые и новые вопросы, никак не позволяла Ане сесть. Ане показалось, что теперь все ее тело состоит из одних мурашек. Она вдруг почувствовала, как кровь прилила к щекам, а плечи сами собой передернулись.

– Что с тобой, Спиридонова? Углероды так не нравятся, что аж в дрожь бросает? – не унималась химичка.

– Нравятся, – совсем через силу произнесла Аня.

– Ладно, садись.

Аня села, а соседка по парте, Наташа Шарохина, наклонившись к ней, прошептала:

– Ты что такая, прямо совсем белая?

– Не знаю, мне что-то так жарко стало. – Ане вдруг захотелось тетрадку использовать как веер. Только ведь Ольга Павловна не поймет. Когда наконец прозвенел звонок, Аня была вся мокрая от пота и пупырчатая от зябких мурашек. Как это могло сочетаться в ее организме, она не понимала.

На следующем уроке, а это была русская литература, образ Базарова, такой резкий в своем нигилизме, вызвал у нее тошноту. Рот наполнился слюнями, и она почувствовала, что даже попроситься выйти ей будет сложно. Хорошо, что в этот момент в дверь заглянула завуч и о чем-то стала долго шептаться с учительницей литературы. Аня достала из кармана какую-то карамельку, засунула ее за щеку и почувствовала, что ей стало легче. «Что за ерунда? На химии жарко и холодно, сейчас тошнит. И шея болит, и ноги какие-то странные». – Аня уже устала фиксировать все странности, которые с ней происходят. Впрочем, оставался всего лишь один урок, а потом – домой. При мысли о доме у нее поднялось настроение, и даже отчетливые рвотные позывы ее уже не смогли так напугать.

Из школы она выскочила первая – боялась, что девчонки утащат ее в магазин или еще куда-нибудь. Объяснять, что с ней случилось, ей было трудно. Во-первых, она не знала, что с ней происходит, а во-вторых, ее состояние очень напугало. «Надо быстрей дойти до дома», – думала она и почти бежала по улице. Уже войдя во двор, она вспомнила, что мама просила купить хлеб. Она, почти ничего не соображая, повернула назад, кое-как дошла до стеклянных дверей булочной, открыла ее и грохнулась на землю. Последнее, что она помнила, это как монетки, приготовленные ею, раскатились по земле.

На лице, которое она увидела над собой, была большая родинка и жесткие редкие усики над верхней губой.

– Ты что, девка? – спросило испуганно усатое лицо женским басом.

Аня повернула голову и попыталась что-то сказать, но ее тряс озноб. Ей стало страшно, что она не сможет рассказать, где она живет, и ее куда-нибудь отвезут на «Скорой помощи».

– Так это Анька из первого подъезда. Я ее бабушку только что видел, она домой пошла. – этот голос был знакомый.

– Ты сможешь встать? – женский бас немного помягчел.

– Смогу, – кивнула Аня.

– Я провожу ее, – сказал знакомый голос.

Ане помогли встать, отряхнули пальто, подняли сумку с книгами и в сопровождении молодого человека по имени Гена отправили домой. Гена, студент, живший в соседнем подъезде, сначала держал ее под руку, но, войдя во двор, она отдернула руку.

– Я дальше сама. – ей было ужасно неудобно, что такой симпатичный молодой человек видел ее упавшей. «Платье, наверное, задралось, и вообще…» К тому же озноб и жар не прошел, и Аня боялась опять грохнуться в обморок.

– Ладно, я тебя до лифта провожу, – Гена был парнем сообразительным.

Когда бабушка открыла ей дверь, Аня сказала:

– Мне что-то так плохо.

Бабушка, бывший медицинский работник, приложила руку ко лбу и ахнула:

– Да у тебя температура!

Как с нее снимали пальто, как бабушка быстро постелила свежую постель, как она натягивала согретую на батарее пижаму, Аня помнила плохо. Она только помнила, что бабушка накрыла ее одеялом в хрустящем пододеяльнике с запахом сирени.

– Пока не засыпай, я тебе чаю горячего с лимоном дам.

– Не хочу, потом. – Аня провалилась в тяжелое забытье.

Позже она услышала, как хлопнула дверь, как мамин звонкий голос что-то спрашивал у бабушки, а бабушка повторяла:

– Иди в ванную, шпарь руки.

На бабушкином медицинском языке это означало: в первую очередь вымой руки в очень горячей воде.

Мама долго возилась в ванной, потом, еще не переодевшись, в красивом костюме зашла в комнату к Ане.

– Ну, что с тобой? Грипп, не иначе. – прохладная мамина рука с длинными пальцами легла на ее лоб. – ну, ничего страшного. Полечимся немного, и все будет в порядке.

Аня повернулась на спину.

– Посиди со мной.

– А я никуда и не ухожу. – мама действительно сидела на краю постели.

Аня, которую до сих пор пугали мурашки, озноб и боль в шее и коленках, вдруг почувствовала, что страх перед чем-то непонятным отступил. Здесь, в этой комнате с родными и знакомыми вещами, она была в безопасности, что бы с ней ни приключилось. Мама тем временем включила настольную лампу и накинула на нее свою шелковую косынку. Свет в комнате стал мягкий, уютный. Глаза Ани перестали болеть. К кровати мама придвинула старое большое кресло, которое превратилось в стол – на кресло мама положила носовые платки, синее блюдечко с таблетками и витаминами и несколько толстых ярких журналов и пару книжек.

– Сейчас читать не надо – у тебя температура. Потом, когда полегчает.

Из соседней комнаты она принесла коробочку мармеладных долек. Аня больше всего на свете любила эти конфеты.

– Если захочешь кисленького. – мама поправила подушки. – может, тебе приготовить что-нибудь?

– Не-ет, – ответила Аня, сожалея, что конфеты предлагают тогда, когда их совсем не хочется. Потом она в блаженстве вытянула ноги, которые стали понемногу согреваться. «Странно, я еще и таблеток не пила, а кажется, что уже лучше стало», – подумала она.

– Бабушка тебе чай сделала, и надо лекарство выпить. Я сейчас тебе все принесу.

Мама вышла из комнаты. Аня нашла щекой прохладный кусочек подушки и стала считать подвески на хрустальной люстре. К этому нелепому занятию она прибегала всегда, когда ей не спалось, когда на душе было муторно или когда ее вечная школьная любовь Солодкин просил списать домашнее задание у Светки Львовой. Солодкин, разгильдяй высшей пробы, никогда не делал уроки, и Аня, влюбленная в него с третьего класса, с готовностью отдавала ему свою тетрадь. Однако иногда он вдруг начинал подлизываться к Львовой, этой отличнице с идеально правильным пробором каштановых волос. Львова кокетничала, тянула время, пользуясь своим превосходством, но потом все-таки сдавалась. Аня в это время делала вид, что ей все равно, хотя на душе кошки скребли. Настроение у нее в эти дни было плохое, вечером не засыпалось, и на глаза всегда попадались эти самые хрустальные подвески. Аня смотрела, как они сверкали под ярким светом лампочки («Пожалуйста, мне нужна самая мощная, терпеть не могу тусклого света!» – это требование мамы папа знал, как «Отче наш»), мечтала, как она однажды придет в школу в новом платье, которое папа привез из Франции и которое мама, критически изучив, повесила в дальний угол шкафа-купе. «Как раз для торжественного случая, не на каждый день!» – категорически сказала она. Аня представляла, как в этом почти полупрозрачном шифоновом платье она появляется в школе, и Солодкин вместе с противной Львовой остаются где-то за бортом жизни, поскольку за Аней начинает ухаживать преподаватель физики – высокий стройный брюнет, окончивший какую-то физическую школу в Германии и являющийся предметом школьных сплетен. Правда, на следующий день все эти мечты разбивались – мама категорически запрещала надевать французское платье, Солодкин по-прежнему нравился, а молодой и перспективный учитель физики уезжал из школы на машине учительницы физкультуры.