Розовая мечта - Людмила Григорьевна Бояджиева

пациент на том конце провода. И ни в коем случае не раздражаться, какими бы вздорными ни казались тебе поводы для подобной истерии. Меня порадовала собственная терпимость и сострадательность, а также легкость в «подыгрывании» собеседнику. С простоватыми пациентами я поддерживала свойский тон и «оттягивалась» на интеллигентных — здесь можно было блеснуть эрудицией, перевести беседу в лирически-философское русло. Меньше всего меня вдохновляли жалобы и сетования, скатывающиеся в политическое русло, типа «что с нами демократы сделали» и «сюда бы Сталина хоть на недельку — он бы порядок навел». Но я прятала поглубже личную предубежденность и видела в говорящем прежде всего человека — больного, голодного, жалкого, изнуренного схваткой за «светлое будущее», потерявшего здравые критерии и ориентиры. И пыталась дать лишь то, что могла — крупицу душевного покоя, уверенность в собственных силах.

— А доктор Баташова — молодец! Выступала не хуже народной артистки времен старого МХАТа, — похвасталась я после смены Алле. Она одобрительно потрепала меня по плечу.

— Ты всегда была заводная, Славка. Умела народ организовать. Это называется — сила убеждения. Помнишь, как в деканат вызвали из-за того, что ты организовала массовые обструкции собраниям и лекциям этого зануды… как его?

— Пачука. Да, мне нравилось быть заводилой…

— Но тут слишком не старайся — не Большой театр. Пороху на всех не хватит. Отработаешь за пару недель тактику и сумеешь держаться на «автопилоте», не слишком выкладываясь.

Алла оказалась права. Домой я теперь приходила не менее уставшая, чем Сергей, и на самоанализ у меня просто не хватало сил. Кроме того, я была довольна собой, думая о том, скольких людей сумела поддержать, а может, и спасти.

Разговор с женщиной, которую изнасиловали двое подвыпивших парней в Перовском парке, вначале испугал меня — порой мне казалось, что я смотрю в зеркало, так похожими были наши ощущения. Вопреки всем правилам, я сослалась на личный опыт и даже поделилась собственными переживаниями, которые теперь остались позади. Да, я освободилась от преследовавших меня образов. Они ещё маячили где-то на периферии сознания — смутные и поблекшие, как эпизоды забытого кинофильма.

В общем, я осталась в «Службе». И когда вышел на работу после двустороннего воспаления легких Герасим Петрович — тот самый Гера, которого я временно замещала, мне выделили собственное рабочее место.

Шел январь — мрачный, снежный, с чередой откуда-то вдруг прорвавшихся к нам, чрезвычайно вредных для здоровья магнитных бурь. Жалобы на депрессию и одиночество участились. А вот любовные истории, которые, как говорили коллеги, образуют некую весеннюю эпидемию, стали редкостью.

— Извините, вас как зовут, девушка? — Спросил меня мужской голос, сделав длинную паузу после того, как я представилась.

— Возможно, вы перепутали «телефон доверия» с «телефоном знакомств»?

— Не знаю. Я вам сейчас опишу ситуацию, а вы мне подскажете, куда звонить… Я лежу в ванне… Теплая вода покрывает мою грудь… Длинные светлые волосы прилипли к плечам, худым и бледным, как в анатомическом атласе.

— Молодой человек, я психотерапевт, с седыми висками. На мне серый свитер и очки в роговой оправе. Плюс пять — старческая дальнозоркость. Боюсь, вы спутали телефон. — Я нажала рычаг, но мой абонент оказался настойчивым.

— Вы жестоки, психотерапевт. И несмотря на седые виски — неопытны… Я звоню именно вам — мне нужны вы. Пожалуйста, дослушайте — уже недолго… Меня начинает знобить от того, что вода стынет и мне страшно. Бритва деда лежит рядом. Старая, с заржавелым тупым лезвием. Но ведь опасность заражения крови мне не грозит, и точить бритву вряд ли надо — у меня очень тонкая кожа и жилки на запястьях совсем близко. Я вижу, как они пульсируют…

«Наркотическое отравление с садо-мазохистскими симптомами», — решила я. Уж очень он смачно живописует картинку. Возможно, получает от самоистязания эротическое удовольствие.

— А как мне обращаться к вам? Ведь у вас пока ещё есть имя.

— Имя? — Ха-ха-ха… Скорее, собачья кличка. Юл. Меня зовут Юлом.

— Я бы не стала так называть собаку. Ведь это, наверно, сокращенное от Юлия?

— Верно. Отец был неравнодушен к Цезарю. Даже писал научный труд о его исторических заблуждениях… А как мне называть ангела в роговых очках моего последнего душеприказчика?

— Владислава Георгиевна.

— Пожалуй, имя подходит. Все должно быть значительно в последний момент… Прощание со славой — в этом что-то есть, не правда ли?

— Вы ждете, чтобы я отговорила вас от предполагаемого самоубийства или дала рекомендации по поводу устройства пышной церемонии? — Парень раздражал меня своей фальшивой высокопарностью. — Надеюсь, вы не забыли расставить вокруг горящие свечи? Нет? Отчего же отказали себе в последнем удовольствии? Неужели собираетесь плавать в крови в блеклом свете электролампочки? Не слишком изысканно. Но переигрывать тоже не стоит, особенно в таком серьезном деле… Знаете — заваливать комнату венками с надписями «себе — любимому», включать реквием Моцарта, запасти в холодильнике хорошие вина для дружеских поминок — это слишком. Дурной тон. Но об одной детали я хотела бы напомнить — именно для вас, человека тонко чувствующего, она должна иметь значение. — Я открыто куражилась над собеседником. — Вы уверены, что хорошо подготовились, Юл?

— Ваша ирония, уважаемый доктор Слава, меня нисколько не огорчает. Чужое горе, как правило, порождает тайное торжество. Даже у людей чрезвычайно милосердных. Это биологический феномен — человек торжествует просто от того, что бомба попала в чужой окоп. — Он устало вздохнул. — Не утруждайте себя репризами на тему самоубийства… На ваш вопрос отвечаю утвердительно: я все продумал и по-возможности учел. Завещать мне нечего и некому. Рассчитывать на дружеские поминки не приходится. К тому же я сирота.

Я прислушивалась к его интонациям, теряясь в догадках — относительно «диагноза» и мотивов звонка моего собеседника. Все было похоже на розыгрыш, но могло оказаться и правдой. Я решила потянуть разговор:

— Молодым людям, собравшимся покинуть этот мир, кажется, что они просто исчезнут. Но ведь останки увидят не только санитары и служащие морга. А ещё — знакомые, вызванные на опознание, приятели и просто любопытные… Так что — чистое белье — это минимум самоуважения к процедуре прощания.

— Мне известно из классической литературы, как готовились к бою простые солдаты, и как собирались на дуэль аристократы. Чистая рубашка у меня есть.

— Тогда добавьте, пожалуйста, в ванну горячей воды. Не стоит омрачать дискомфортом последнюю беседу. Может быть, вы решитесь все же быть откровенным. Или я расскажу вам что-нибудь умное. Ведь вам есть чем поделиться с непредвзятым собеседником? Уверяю, я способна понять любое ваше признание.

В трубке послышалось шуршание и тяжелый вздох.

— Простите, Владислава Георгиевна. Я валял дурака. У