Розовая мечта - Людмила Григорьевна Бояджиева

все можешь, жену защитить, честь и достоинство президента отстоять и, наверняка, интересы мира и прогресса… Но это мои профессиональные проблемы. Мои профессиональные честь и достоинство. Помочь — помоги. Но в мои «игрушки» не лезь. — Я твердо посмотрела на Сергея, мстя за его постоянную таинственность.

Давным-давно у нас был заключен договор — в дела мужа я нос не сую. И никому из своих друзей насчет его сферы деятельности не распространяюсь. За исключением, конечно, какой-нибудь критической ситуации. Если честно, я и сама знала о работе Сергея не много — только то, что мне было позволено. После университета Сергей стал сотрудником Московского уголовного розыска, точнее, комиссии по делам несовершеннолетних. Окончил ещё какие-то курсы по оперативной работе и в чине капитана возглавил большое подразделение борьбы с малолетними преступниками. Это было время расцвета враждующих банд и группировок: люберов, рокеров, металлистов, неофашистов, сталинистов и прочих. И здесь про работу Сергея мне ещё кое-что было понятно. Дома мы часто обсуждали дела Сережиных подследственных и вместе переживали судьбу сбившихся с праведной дорожки подростков. Хоть и оберегал меня муж от лишних подробностей — реальность потрясала своей беспредельной, невообразимой и необъяснимой нормальным умом жестокостью. Было ясно, что речь идет не об отдельных извращениях психики, а о социальном явлении, называемом синдромом постсоветской депрессии.

После августовских событий, в которых Сергей принял активное участие со стороны защитников Белого дома, капитан Баташов стал полковником и после разгрома КГБ получил назначение в Федеральную службу безопасности. Через несколько месяцев из ФСБ ушел. Дальнейшее мне было не совсем понятно, и я знала, что расспрашивать Сергея бесполезно.

— Буду возглавлять некую получастную структуру, вроде детективного агентства, со специфической сферой деятельности.

— Что значит, получастную?

— Ну, это значит, что подчиняться мы будем не государству, а одному лицу, и существовать за свой собственный счет.

— А что за «специфическая сфера»?

— Про мафию слышала? «Спрута» смотрела? Так у нас ничего такого не будет. Все значительно сложнее. — Сергей сделал страшное лицо и я поняла, что услышу одни лишь отшучивания.

Чем больше Сережа темнил по поводу своей работы, тем становилось очевидней: значит, серьезное дело у Баташова, раз за семью замками спрятал.

Я погладила его коротко подстриженные во время работы в ФСБ волосы и спросила:

— Теперь опять бандитские патлы отпускать будешь? И свой дворовый кодекс чести начертаешь на личном щите?

— Не доносить, не лебезить, не предавать? — Сергей посмотрел на меня, как на славное дитя. — Мушкетерские заповеди… Как просто было — Ришелье несимпатичен, миледи — жестока, а Констанция, работающая на влюбленную королеву — премиленькая. Значит, вперед, за королеву! — Муж обнял меня и крепко прижал к себе. — Все очень запутано, девочка. Мне кажется, я способен правильно вычислить, где добро и где зло. Но иногда страшно: уж очень все близко, очень похоже… Да, ладно, силы пока есть… Только запомни — я никогда не стану другим, никогда не предам патлатого Робин Гуда, которого вырастила на своих жалких харчах Шурочка… Слушай, Бубка, только не ври… — Сергей сел, склонив передо мной голову. — На темени башка уже светится?

— Нет, милый, до плеши тебе далеко.

— Ну, тогда возвращаемся к этому, вашему, ну, что Софка говорит, на меня похож?

— К Депардье?

— Вот-вот. Он, я где-то читал, в юности настоящим хулиганом был вроде моих бывших подопечных. Рецидивист, шпана.

— А теперь — море благородства и ещё талант!

— И у меня талант есть. Честное слово, Бубка — огромный такой талантище… Иногда с ним только боком в дверь протискиваюсь, и то далеко не во всякую… Вроде как барометр на правду и фальшь.

— Ты у меня рыцарь без страха и упрека. Дон-Кихот был слишком худым отсюда и неудачи в личном плане. А таких вот благородненьких и толстеньких женщины знаешь как любят?! — Я покосилась на брюшко, начавшее вырисовываться на могучей фигуре Сергея.

Он одернул пуловер, богатырски развернул плечи и прижал меня к груди.

— Да, вам, девушкам, прелестные головки дурить ох как легко…

Это верно. Копаясь в оперативных сводках, принесенных Сергеем, я то замирала от страха, натыкаясь на схожие данные, то злилась, что не нашла в списках самоубийц Юла. Даже не могла понять, чего мне больше хотелось оказаться обманутой шутником или убедиться в серьезности его намерений?

Он позвонил через десять дней, под самый конец моей смены.

— Я проделал огромную работу над собой. Очень старался превратить свои страдания в клоунские. Знаете, когда слезы из бровей брызжут… Я даже нашел её, свою неудавшуюся любовь. Это, действительно, было очень смешно… Когда голая женщина вопит, а мой бывший друг — «крутой малый», плейбой, прячет голову на её премированном бюсте от моего, правда, совсем не бутафорского, пистолета. Наверно, поэтому я не выстрелил. Противно стало, жалко… Но все пропало — все мои усилия пошли прахом. Я — шизанутый, Владислава Георгиевна. Мне просто необходимо уничтожить себя. Обезвредить общественное зло.

— Нет, вам необходимо уничтожить эту идею в себе. Она расположилась там не по праву. Как Шариков в профессорской квартире.

— Спасибо за лестное сравнение моей головы с апартаментами Преображенского. Может, нам лучше встретиться и поговорить? Мне необходимо дать вам точный портрет этого Шарикова, то есть моей мании. Есть надежда, что совместными усилиями нам удастся его выселить.

— Наверняка удастся. Ваша мания — придуманная, искусственно выращенная из пустяка, как Шариков из пса. Вы ею любуетесь и не хотите избавляться от игрушки, ставшей любимой… Только я не веду частной практики и сейчас не работаю в поликлинике. Нам придется ограничиться телефонными сеансами.

— Звучит ужасно. Прямо как «телефонный секс». Неужели я так далеко зашел? Это отвратительно.

— Ничуть. Вы далеко не одиноки и отнюдь не самый «тяжелый» из звонивших нам.

— Я имел в виду секс. Вот уж не думаю, что мог бы пристраститься к этому занятию по телефону.

— Мне кажется, наша беседа приобретает светский характер. А сейчас очень напряженные часы работы.

— Только не отвергайте меня, как пациента, уважаемый доктор наук! Позвольте хотя бы позвонить вам в благополучные часы. Когда психи делают перерыв?

— Когда нормальные люди работают.

Повесив трубку, я возликовала — отлично: ни то, ни другое — он не притворялся и он остался жив! Да, по всей видимости, придумает что-нибудь поинтересней самоубийства. Парень, видать, «закрученный», но жизнь любит и себе нравится. Не стану признаваться ему в своих догадках, буду придерживаться линии сочувствующего, понятливого собеседника.

Следуя этой тактике, в следующий телефонный сеанс я узнала историю Юла, в общем-то весьма банальную. За исключением его самого. Нельзя назвать этого парня типичным