Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский

над таким дураком, а теперь ему это смешным не казалось. Повидал он уже разных баб, от которых кровь стыла в жилах. Да и одну такую только недавно встретил, и теперь после нее лечил глаза и руку. Поэтому со стилетом ему было спокойнее.

Максимилиан привел «старуху». Той оказалось лет тридцать пять, замордована она была, одежда совсем худая и зубов верхних половины не хватало. Говорила она так, что Волкову приходилось больше додумывать, чем слушать. Максимилиан стал за ней и морщился, видимо, от вони.

– Ну, зачем я тебе? – спросил кавалер после того, как она ему кланялась.

– Вы, господин рыцарь божий, – шепелявила баба, – я сама-то не слыхала, мне соседка сказывала, обещали деньгу, пять монет тому, кто скажет вам, где Маер есть.

– Кто есть? – не понял Волков.

– Маер, Маер, – с пришепетыванием говорила баба.

– Черный Маер, это который из банды Спесивого Ганса, – догадался Максимилиан.

– Он, он, молодой господин, – кивала ему баба. – Верно вы говорите.

Кавалер не верил своему счастью:

– И где же он?

– А вы сначала деньги дайте. Дайте пять монет. – Она не верила ему.

Волков пошел по коврам без сапог, взял из кошеля деньги, сел на свое место, положил монеты аккуратно на скатерть.

Баба сразу попыталась их схватить, но он накрыл деньги ладонью:

– Так, где он?

– Так дома у меня лежит, – баба просто изнывала от близости денег и уже готова была все сказать сразу, не дожидаясь, пока монеты окажутся у нее. – Давайте деньги, господин, я ж вам сказала.

– А вдруг он сбежал уже, пока ты сюда шла.

– Нет, не сбежал. И не сбежит, у него только к утру кровь перестала литься. Видно, кольнул его ножом кто-то намедни, лежит – еле дышит.

– Откуда кровь шла? – спросил Волков.

– Да из-под мошонки его текла и текла. Думала, сдохнет, а он здоровый как бык, жив и жрать просит.

– А он тебе муж, что ли? – Волков убрал руку с денег.

– Да избавь Бог, племянник. – Баба торопилась, поднимала грязными пальцами монеты с богатой скатерти. – Чтоб он сдох. Мать его покойница, сестра моя, просила перед смертью приглядеть за ним, так он, как вырос, моего мужика забил до смерти. И меня мучил все время, управы на него не было. А как страже пожалуюсь, так они его вроде и возьмут, а глядишь – и отпустят на следующий день. А он опять ко мне и драться. А сейчас лежит смирехонький, серый весь.

– Ну поехали, покажешь, какой он серый, – сказал Волков и заорал: – Ёган, сапоги где?

– А может, без меня? – говорила баба, как упрашивала. – Потом он меня изведет, если узнает, что его я вам отдала.

– Он и так узнает, да не бойся, не изведет уже, – обещал кавалер. – Максимилиан, оружие возьми, арбалет. И с бабы этой глаз не спускай.

* * *

Ёган спрыгнул с коня, быстрым шагом дошел до лачуги, заглянул в окна, да в них не разглядеть было ничего. Он подошел и стал колотить в хлипкую дверь. Прислушался.

– Да не откроет он вам, – говорила баба, – валяется полудохлый. И в дверь не стучи, не заперта она.

Ёган открыл дверь, заглянул внутрь, он был настороже. К нему подошел Сыч, вытащил нож и первым вошел в лачугу. Сразу же вернулся к двери и крикнул:

– Экселенц, тут он один. Заходите.

Максимилиан снял болт с ложа, спустил тетиву. Волков слез с коня и пошел в нищий дом.

Света в лачуге почти не оказалось, малюсенькие окна были давно не мыты. Грязь вокруг и холод с сыростью, дом давно не топили. И воняло в нем гнилью, испражнениями и кровью. Кавалер как в молодость вернулся, точно так пахли лагеря разбитых армий.

Под мерзкими, заскорузлыми тряпками на убогой кровати лежал крупный черноволосый человек. Совсем недавно он был силен, а сейчас и вправду сер. Видно, как и сказала баба, кровь из него шла почти полтора дня.

Человек тот, как только глянул на Волкова, так, кажется, сразу узнал его. Вроде только что был при смерти, а тут глаз злобой налился. Лежал, сопел.

– Вижу, признал? – спросил кавалер, подходя к кровати.

Черный Маер не ответил, только зло смотрел.

– Молчаливый, значит. Сыч, а разведи-ка огонька, без него нам ничего говорить не желают.

Сыч подошел к мужику, пнул кровать и многообещающе сказал ему:

– Ты, братка, потерпи, ты только не подохни, пока я приготовлюсь. Уж дождись раскаленной кочерги, с нею-то тебе всяк веселей помирать будет.

– Чего тебе? – хрипло спросил мужик у Сыча. Видно, в нем он чувствовал своего, с ним мог говорить, не то что с господином кавалером.

– Меч где? – Сыч сразу сделался мягким, присел рядом с кроватью на корточки. – Найти нужно, вернуть, вещь ценная, но денег за нее вам много не дадут.

– У Ганса… он, – тяжело дыша и делая перерывы между словами, заговорил Черный Маер.

– А где Ганс?

– Ушел, Вильма… велела всем уходить из города.

– Вильма велела? Велела? Так это она у вас верховодила? И каково оно, когда вами мохнатка верховодит? А, брат?

Бандит промолчал. Насупился.

– Да расскажи, чего ты? – В словах Сыча чувствовалась жгучая насмешка. – Суровая она бабенка была? Кому из вас давала? Она вас, по случаю, затычки для себя вертеть не заставляла?

– Суровая… – зло сказал Черный Маер и задышал тяжело, – она бы и тебя затычки… заставила вертеть.

– Меня? – смеялся Сыч. – Так я, может, и не против бы навертеть ей затычек. – Вдруг он стал серьезен. – Только вот есть тут человек, который из вашей Вильмы сам затычку сделает, когда найдет ее.

– Не найдет, – Черный Маер даже фыркнул. – Вильма… не дура. Не найдете вы ее. Потому что… нету ее уже… в городе. А где… я не знаю. Хоть режьте… меня, хоть жгите…

– Выйдите все, – приказал Волков. Его уже бесил раненый бандит: подыхал, а заносчив был, и кавалер едва сдерживался.

Все покинули лачугу, а рыцарь подошел ближе и спросил, заглядывая Маеру в лицо:

– Обещаю, что не убью, если ответишь мне на один вопрос, всего на один.

– Спрашивайте, – сухо произнес бандит.

– Месяц назад останавливался в «Безногом псе» купчишка один с того берега, звали его Якоб Ферье, знаешь такого?

– Я… имен у них… не спрашивал, – говорил Маер. – Вильма с ними говорила. Нас… только для дела звала.

– Так помнишь купца?

– Нет, много их… было, разве всех… упомнишь.

– И что, всех убивали?

– Зачем? Только самых дураков и самых… жадных. Кто с добром… своим по-хорошему… расставаться не хотел. А так… чего зря душегубствовать. Вильма так вообще чаще… спаивала отваром.