Барашек с площади Вогезов - Катрин Сигюрэ

У него было множество интересов, он хорошо знал южные вина и все острова Средиземного моря, которые прилежно посещал. Он очень любил свою мать, гречанку по происхождению. (Это был плюс в смысле усыновления им моего барашка, так как Одиссей тоже был греком.) Он любил, как и я, все оттенки голубого и заметил, что лента на Туа сегодня была изумрудно-зеленая, а на мне – бирюзово-голубая одежда, так хорошо сочетающаяся с моими глазами, – он видел все, хотя моя бирюзово-голубая одежда валялась поблизости на полу. Про себя он сказал, что ему одинаково интересны и высокопоставленные персоны, и городская голытьба, и это он объяснил Эрику Жуффа, когда разговаривал с ним, но ведь и я говорила Эрику что-то подобное… Он спал с женщинами, которых находил красивыми, и переставал с ними спать, достаточно на них наглядевшись. Были в его жизни и те, кого он любил, и любил не только потому, что спит с ними. Но к тому моменту, когда он стал для меня Незнакомцем с площади Вогезов, их уже не было. Его привычную жизнь нарушила болезнь и смерть матери, случившаяся, в общем-то, внезапно. (В этом месте я подумала, что на ее могилку надо бы привезти грузовик гравия, потому что цветы вянут, а конфет усопшие не едят.) Его отец был итальянским священником, и он благодаря ему прилично знал Библию, даже процитировал мне Екклезиаста: «Всему свое время, время жить и время умирать, время смеяться и время плакать», – а от себя добавил: «Время любить и время пощадить себя». Слушая его, я задавалась вопросом: почему, почему мы соединились только сейчас?

Перед тем как попрощаться, мы не занимались любовью, как все нормальные люди, – мы мечтали о другом: снова встретиться, и это при том, что 99,9 процента людей вообще перестают мечтать после второго свидания.

Второе наше свидание состоялось у него дома, так как он находил мою квартиру сильно потрепанной, особенно ванную комнату, где дверцы душевой кабины не могли сопротивляться ударам головы Туа. Даже когда в ванной никого не было, мой барашек долго и исступленно дробил двери, прежде чем исторгнуть из себя звук, схожий с проявлением оргазма, – единственное объяснение его интереса. Не знаю, скучал ли Туа в мое отсутствие, надеюсь, что да, но у него появилась привычка лизать мою одежду (не жевать, а именно лизать), а у меня – ремонтировать дверцы душа, после чего я почесывала его, сидя у камина. В отношении Незнакомца у меня тоже появились привычки. К примеру, я наслаждалась запахом пота в подмышках его рубашек «Вильбрекен», прежде чем отправить их в стиральную машину; были ли какие-то привычки с его стороны, я сказать не могу.

Долго наблюдая жизнь наших соседей, клиентов, друзей, героев романов и телесериалов, мы пришли к выводу, что совместную бытовую жизнь обычно ведут в тюрьме, приюте или монастыре, то есть в обособленных местах, там, где ты поневоле отрезан от жизни, в том числе и от светской. Нас это не устраивало, и мы очень мудро решили жить в двух квартирах, он у себя, а я у себя. Потом мы решили, что просто встречи нас не устроят, но и съезжаться мы не будем, так как в нашем возрасте нельзя терять ни минуты, чтобы размениваться на объявления и встречать агентов недвижимости. Не помню, кто из нас предложил: неделю жить у него, неделю – у меня, но эта неделя будет условной, она могла бы длиться и семь дней, и несколько часов. Чтобы избежать проблем, мы приняли несколько решений о бытовом, культурном и умственном единении, которые я не намерена представлять здесь: наша любовь будет запатентована после нашей смерти, это я обязуюсь заверить у нотариуса, вот тогда вы все и узнаете.

А что же Туа? Туа остался верен самому себе… Когда он увидел Незнакомца с площади Вогезов, пришедшего ко мне второй раз после памятной вечеринки, барашек его обнюхал и понял, что это тот самый двуногий, который уже несколько раз вытаскивал «маму» из нашей общей овчарни. Был ли это запах простыней незнакомца? Или аромат его духов, которыми я брызгала на себя утром, чтобы легче было прожить день до вечера? А может быть, это был аромат наших любовных игр, который заставил Туа сожалеть о том, чего я невольно лишила его в Париже? Так или иначе, барашек набросился на Незнакомца сзади и с силой ударил под колено, и, не занимайся мой любимый теннисом и плаванием несколько раз в неделю, еще неизвестно, уцелел бы он. А так он всего-навсего потерял равновесие и ударился об угол камина, отбив большой кусок мрамора. Но я, представьте, даже не вскрикнула. Туа сделал меня невосприимчивой к любому неожиданному происшествию, да и можно ли переживать из-за какого-то камина, пусть и семнадцатого века? Незнакомец был достойный человек, привыкший по роду своей профессии к проявлению преступных действий, поэтому решил не отвечать на незначительный выпад. Я посоветовала ему сесть и не шевелиться, поскольку знала, что Туа, когда взволнован, пинает ногами и рогами оставшуюся мебель, и ненадолго отлучилась, чтобы поставить пирог в плиту. Плита была новой, так как старую Туа разбил вдребезги. Потом мы занялись любовью, так как медлить было нельзя – мы и так прожили сорок пять и пятьдесят семь лет соответственно, до того как встретились. Понятно, что мы не ставили будильник, и пирог, естественно, сгорел, ну и что из этого? И я хотела бы успокоить судей, что мы уже внесли деньги за плиту с программным управлением, а также за программируемую кофеварку; кроме того мы так запрограммировали свои айфоны, что общественная жизнь не могла нарушать личную. Образно выражаясь, память Незнакомца и моя память весили миллионы гигабайт, но все эти гигабайты распространялись только на нас двоих, а для тех, кто не представлял для нас интереса, мы оставили совсем небольшое пространство. При этом надо понимать, что ни Незнакомца с площади Вогезов, ни меня никоим образом нельзя было запрограммировать.

В следующий раз нам обоим все-таки захотелось утолить телесный голод. Туа последовал за мной в кухню. Он громко блеял и настолько разнервничался, что поминутно звучно испускал газы. Когда я села на диван вместе с подносом, на котором лежали разнообразные заманчивые вкусности от Пикара и нарезанные помидоры, Незнакомец с площади Вогезов даже не улыбнулся. Он выглядел… разгневанным. И нанес удар:

– Это какой-то ад! Как ты можешь жить в таком зловонии?!

Думая его задобрить, я улыбнулась:

– Не придавай значения, сейчас откроем окна!

– А что ты будешь делать зимой? – хитро спросил он.

– Какой зимой? У нас микроклимат, – деликатно ответила я.

Но что делать зимой, я и правда не знала, а ведь это так важно – что будет потом.

А потом было вот что. Я открыла окно, и несколько голубей слетелись на подоконник, решив, что настало время раздачи багетов. Испугавшийся Туа едва не порвал себе голосовые связки. Он издавал хриплый звук, который я называю «дрожащим». Понимаю, что такую музыку оценит далеко не каждый…

Я села возле Незнакомца и прошептала, положив руку на то место, каким мужчины лучше всего воспринимают сообщения:

– И все-таки он миленький, разве нет?..

У меня, не сомневаюсь, было ангельское лицо, но он ответил:

– Нет!

Тон у него был безапелляционным, и внутри у меня что-то сломалось.

Но мы не поссорились, как вы могли подумать, мы просто решили пойти в ресторан. На улице я ощутила такую влюбленность, что внутри у меня все ликовало, и я прыгала вокруг него, как девчонка. Он попытался коснуться темы Туа, но я решительно отклонила ее, подкрепляя отказ говорить главным аргументом: «это мой принципиальный взгляд».