Молот и "Грушевое дерево". Убийства в Рэтклиффе - Т. А. Критчли

От таверны «Королевский герб» процессия медленно направилась по Рэтклифф-хайуэй к пересечению с Кэннон-стрит, где у дорожной заставы сходились четыре пути: новая дорога на север к Уайтчепел, Бэк-лейн (также известная как Кейбл-стрит), ведущая от Уэлл-Клоуз-сквер на восток к Сан-Таверн-Филдс и Кэннон-стрит. Здесь уже была выкопана яма примерно четырех футов глубиной, трех длиной и двух шириной. Могилу сознательно приготовили тесной. Пусть этот подлый труп скрючится в земле, а не лежит пристойно, будто спит невинным сном, как на честных христианских похоронах. Уильямса подхватили, грубо скинули с повозки и запихнули в яму. Один из сопровождающих соскочил с коня и, встав рядом, принялся забивать ему кол в сердце. Когда послышались удары окровавленного молота по дереву, тишина наконец взорвалась бешеными криками и проклятиями. В яму насыпали негашеную известь, завалили землей и тут же вернули на место и утрамбовали камни мостовой. «Таймс» такими словами завершает свой репортаж:

«Те, кто составлял процессию, разошлись, и вперед вышли другие, кто не имел возможности наблюдать, как проходило страшное погребение. Они глядели на могилу опозорившего человечество преступника и не испытывали других чувств, кроме отвращения к тому, что он совершил, и сожаления, что он не дожил до момента, когда был бы постыдно наказан, как предписывает закон нашей страны, который, учитывая вину убийцы, может показаться слишком мягким, чтобы выразить гнев законопослушных граждан».

Но как бы спокойно ни вели себя люди, толпа все-таки есть толпа, и воры и карманники не преминули воспользоваться давкой, чтобы обстряпать свои делишки. Хампфри, один из сыщиков с Боу-стрит, не настолько увлекся мрачной картиной погребения трупа, чтобы не следить за живыми. И засек двух своих старых знакомцев кармаников в тот момент, когда они собирались обчистить какого-то джентльмена. Это были Джордж Бигнэл, сообщник известного карманника Скотта, и Роберт Бэрри из банды Билла Соамса. Он арестовал обоих, и, поскольку за них не заплатили залог, они остались за решеткой до следующего заседания суда.

После похорон Уильямса газеты сообщили, что после смерти в его кармане обнаружили половину плоского железного кольца, «достаточно острого, чтобы нанести себе смертельную рану». Это вызвало удивление, поскольку у него не было никакого кольца ни когда его арестовывали, ни когда помещали за решетку. Но потом обнаружилось, что кольцо является частью крепления стен его временной тюрьмы в Лебек-Хэд напротив управы Шэдуэлла. Сравнили кольцо с недостающей частью и заключили, что во время короткого пребывания в этом месте до того, как его перевели в тюрьму «Колдбат-Филдс», Уильямс умудрился выломать кусок железного крепления и припрятал для каких-то целей в карман.

Тьма накрыла Шэдуэлл и Вапинг. Разошлись последние стоявшие у могилы люди. Появились на улицах фонарщики. Сторожа приготовились совершать обходы и выкрикивать время. Лондонцы смелее покидали дома – великий страх ушел из их душ. Тем же, кто серьезно изучал имеющиеся улики, даже в голову не пришло бы, что история этим завершилась. Однако несведущим, запуганным и беззащитным то, что произошло в этот день, стало утешением и поддержкой. Что бы ни открылось об убийствах впоследствии, разве демон с Рэтклифф-хайуэй не ясно продемонстрировал своей вины? И разве, наконец, он не был предан земле? Еще неделю-другую люди будут с опаской обходить то место, где слегка неровные камни на мостовой обозначают могилу негодяя. Дерзкие маленькие озорники, попрыгав по булыжнику, будут стремглав убегать, чтобы где-нибудь спрятаться, боясь одинаково материнского гнева и заразы от проклятых костей. Еще месяцы на перекрестке будет царить мрачная атмосфера суеверного страха. Но улица была уже людная и становилась все более людной. Над могилой бесконечной вереницей проходили пешеходы, проезжали экипажи, раздавался цокот копыт, и вскоре никто в Лондоне девятнадцатого века не сможет точно сказать, где лежит тело Джона Уильямса.

В следующее воскресенье в Ист-Энде читались церковные проповеди, но ни в одной из них не упоминались гнусные убийства и страшный конец преступника. Образец подобной проповеди был напечатан в буклете Фэрберна за 1811 год, видимо, вместо наставления приговоренному и исповеди убийцы, что было бы более логичным завершением данного выпуска. Проповедник с истинно христианским пылом старался оградить власти, и особенно правительство, от всякой хулы, а неправедных наставлял на путь добродетели и почтительности, напоминая об адском пламени и осуждении на вечные муки. Проповедь открывалась восемнадцатым стихом из девятнадцатой главы Евангелия от Матфея: «Иисус же сказал: не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй». Первый абзац дает прекрасное представление обо всем тексте:

«О, мои возлюбленные братья! Каким языком и в каких выражениях к вам обратиться по поводу недавних, тревожных и ужасных событий? Воровство и грабеж подкрадываются к нам среди белого дня. Убийство, преднамеренное убийство, подстерегает нас в наших собственных жилищах, и, по яркому замечанию коронера, наши дома больше не наши крепости, и мы уже не чувствуем себя в безопасности в собственных постелях. Какими красками, возлюбленные мои братья, живописать всеобщий испуг? Наши улицы полнятся плачем и проклятиями. На каждом лице страх и смятение!

Только помыслите: за десять коротких дней семь наших ближних, недавно пышущих здоровьем и крепких духом, как мы с вами, и даже не помышлявших об опасности были зверски убиты у своих очагов рукой полуночного убийцы. От этого дрогнут самые закаленные сердца, придет в ужас самый закоренелый преступник.

Некоторые из наших сограждан воспользовались печальными событиями, чтобы возвести обвинения против правительства, хотя я не вижу на то никаких оснований. Каким образом, позвольте вас спросить, правительство могло предотвратить сии ужасные деяния? Есть ли на свете настолько прозорливые люди, чтобы их предвидеть? Разве смертный обладает таким провидением, чтобы отвести удар? Будь у правительства такая сила, не следовало ли ее в первую очередь обратить на то, чтобы оградить от зла священного главу государства, помазанника Божия? Тем не менее нам хорошо известно, что на священную персону нашего обожаемого и почитаемого короля (чей душевный недуг мы горько оплакиваем) за время его правления покушались не менее трех раз. И кому же он обязан своей жизнью? Не бдительности своего правительства, не предостережениям своих министров, а целиком и исключительно милостивой воле провидения! Маньяки и убийцы за гранью обычных человеческих норм, и их действия не способен предотвратить смертный. Не представляю, какие предосторожности могли бы сохранить жизнь двум этим несчастным семьям, чья судьба переполняет нас изумлением и горем. То, что наша полиция несовершенна и ее просчеты подчас велики, доказывает наглость, с какой орудуют карманники и домушники. Но, возлюбленные мои братья, я повторяю опять и опять: лучшая полицейская система в мире не предотвратила бы эти страшные происшествия. Нет, мои возлюбленные, предотвратить такие зверства не в силах ни сыщики, ни полиция и никто из смертных. И лишь всевидящее Божественное Провидение способно оградить нас от них. И только в Духе Святом, и ни в чем ином, обретут наши души защиту от подобных ужасов».

Самонадеянный вердикт суда Шэдуэлла, гласящий, что Уильямс совершил убийства обоих семейств в одиночку, не мог никого долго обманывать, возможно, даже Кэппера и его коллег. Слишком много оставалось вопросов без ответов. Кто был тот высокий мужчина, который склонялся над телом миссис Уильямсон? Кому принадлежат следы двух пар ног, оставленные во дворе Марра? Кто, убегая через пустой дом на Пеннингтон-стрит, произвел столько шума, сколько не мог произвести один человек? Нет, магистраты Шэдуэлла вопреки тому, что они писали Райдеру, не расслабились и не прекратили своей деятельности. Они, как и другие судейские, начали поиски второго убийцы. Наверняка при этом утешали себя мыслью, что если преступления совершила целая шайка, то Уильямс был заводилой и главарем. А если отсечь голову, то тело, каким бы злонамеренным оно ни было, вряд ли способно наделать больших бед. Паника стала утихать. Теперь вопрос поимки и предания суду соучастников Уильямса, если таковые были, стал скорее делом правосудия, чем общественной безопасности.