Молот и "Грушевое дерево". Убийства в Рэтклиффе - Т. А. Критчли

На письме имеется пометка Беккетта: «Мистер Райдер благодарит сэра Карра и извещает, что уже принимаются меры, схожие с теми, которые предлагает он». А вот цитата из «Икзэминэра»: «Поскольку преждевременная смерть Уильямса не позволила довести до конца правосудие, должное прояснить самые подозрительные обстоятельства дела, магистраты пришли к мнению придать погребению негодяя-самоубийцы особую торжественность и гласность».

Примерно в десять вечера в понедельник 30 декабря главный констебль прихода Святого Георгия Робинсон в сопровождении своего помощника, сборщика налогов Хэррисона, и констебля Мэчина прибыли в тюрьму Колдбат-Филдс, где им было выдано тело Уильямса. Труп поместили в наемный экипаж. С ним устроился помощник главного констебля. Закрыли накрепко дверцы и задернули шторки, а лошадей пустили быстрой рысью. Остальные три господина посчитали безопаснее ехать в другом экипаже. Несчастный помощник главного констебля все время, пока под стук колес по брусчатке они летели к сторожке прихода Святого Георгия, словно завороженный незрячими мертвыми глазами монстра с Рэтклифф-хайуэй, не мог отвести взгляда от его лица. Если вспомнить, в какой истеричный и суеверный страх поверг этот, видимо, не совсем нормальный человек Лондон, можно представить, что поездка получилась не из приятных. Труп мотался на сиденье напротив, а помощник главного констебля старался не думать, что произойдет, если лошадь оступится, экипаж встанет и толпа увидит, с каким он едет страшным попутчиком. Не много останется шансов, что тело Уильямса не разорвут на части. Да и его собственное будет в большой опасности. Поездка показалась ему мучительно долгой, и он вздохнул с облегчением, когда почувствовал, что экипаж с задернутыми шторками останавливается в начале Шип-эли у сторожки прихода Святого Георгия, известной под названием «Карусель». Грубые руки ухватили труп и бросили в то, что называлось «черной ямой», дожидаться начала завтрашней церемонии.

Во вторник в девять утра в сторожку прибыл главный констебль со своими людьми. С ними приехала повозка, оборудованная таким образом, чтобы обеспечить наилучший обзор тела и лица предполагаемого убийцы. На ней от одного конца до другого была сооружена наклонная плоскость из досок. На эту плоскость положили труп. Ноги Уильямса опирались на поперечную перекладину, а чтобы тело не сползало, под мышки пропустили веревку и закрепили под досками. Все современные этому событию отчеты сходятся в том, что лицо покойника выглядело свежим и розовым без заметных признаков восковой бледности. Волосы замечательного рыжеватого оттенка вились по щекам. На Уильямсе были синие панталоны и украшенная оборками белая рубашка с открытым воротом. Рукава закатаны до локтей. Ни сюртука, ни жилета. Руки в синевато-багровых пятнах, в связи с чем «Таймс» заметила, что «руки Уильямса от локтей до кистей казались почти черными».

Саму повозку украсили подобающим образом. Слева от головы покойного был укреплен в вертикальном положении испачканный в крови молот. Справа также вертикально расположили стамеску. Над головой поперек площадки положили найденный рядом с телом Уильямсона лапчатый лом и параллельно ему – заостренный на конце кол. Примерно в половине одиннадцатого процессия двинулась от сторожки. «Таймс» с официальной точностью сообщает о порядке следования людей:

«Констебль Шэдуэлла мистер Мэчин

Сборщик королевских налогов мистер Хэррисон

Булочник мистер Ллойд

Продавец угля мистер Стрикленд

Книготорговец мистер Барфорд

Суперинтендант Ост-Индской компании мистер Гейл

Все верхом на серых лошадях

За ними:

Констебли, старшины и патрульные прихода с саблями наголо

Церковный староста в официальном облачении

Главный констебль прихода Робинсон

Тело на повозке и за ним

Большое число констеблей».

Процессия двигалась в необычной, производящей глубокое впечатление тишине. Не оправдались опасения министра внутренних дел, что толпа может напереть и совершить расправу над телом Уильямса. Все репортажи того времени свидетельствуют о странном спокойствии, которого никто не ожидал. Труп охраняли так, словно опасались, что он внезапно оживет и набросится на своих гонителей. Но сабли наголо и шеренги охранников не потребовались. Никому не пришло в голову совершить над мертвецом акт насилия. Никто не ругался и не выкрикивал проклятия. Возникает вопрос: откуда такая сдержанность? Во всяком случае, не от сострадания к усопшему. Мало кто из присутствующих сомневался, что перед ними убийца Марров и Уильямсонов. И вряд ли кому-то претила эта демонстрация бренных останков и возмущало предстоящее позорное захоронение. Может, тишину поддерживал благоговейный страх? И люди разделяли чувства, которые испытывал Кольридж? О его ощущениях через несколько месяцев после убийства поведал Де Куинси: «Что же до него, хотя он и жил в то время в Лондоне, но не поддался возобладавшей панике. На него убийства подействовали в философском смысле, повергая в глубокие размышления о том, какая огромная открывается в человеке сила в момент, когда он чувствует себя способным отречься от всех моральных ограничений и в то же время не испытывает ни капли страха». Может, и тишина, сопровождавшая процессию, объяснялась тем, что присутствующие онемели от удивления, представляя, какие страшные беды натворил человек, облеченный в это хрупкое тело? Или не могли поверить, что монстр, добавивший к своим прежним гнусным преступлениям самоубийство, обладает человеческим обличьем?

Процессия медленно прошествовала по Рэтклифф-хайуэй до лавки Марра и там задержалась. В момент остановки повозку тряхнуло, и голова Уильямса упала набок, словно он не мог смотреть на место, где произошла бойня. Один из сопровождающих забрался на платформу и закрепил тело, чтобы казалось, будто мертвые глаза смотрят в дом, где не могут обрести покой души убитых. Минут через десять возница тронул лошадь, и кавалькада снова двинулась вперед. Из всех процессий, которые знал Лондон за свою долгую и нередко мрачную историю, не часто случались такие странные и жуткие, как эта, накануне нового 1812 года, – люди шли по унылым улицам прибрежного Вапинга с телом умершего четыре дня назад человека. Покойник в безвкусно-вычурном, поблекшем от пребывания в тюрьме наряде, левая нога по-прежнему в кандалах, грубая повозка с наскоро сооруженной платформой, единственная неуклюже ступающая лошадь. Все это представляло жуткий контраст с шеренгой власть имущих, которые сопровождали одинокий труп к его позорному месту захоронения.

По тогдашним оценкам, представление смотрели свыше десяти тысяч человек. Лица, маячившие в каждом окне, толпы на мостовой, давка в дверях. Повозка громыхала в серых сумерках по тем улицам, где при жизни разгуливал Уильямс, – мимо пабов, где он кутил, заигрывал с трактирщицами, танцевал и ссорился. От лавки Марра путь лежал по Олд-Грейвел-лейн вдоль стены дока к Синнамон-стрит и далее к гостинице «Грушевое дерево», где Уильямс снимал койку у хозяев Вермилло. Там процессия снова задержалась. Затем двинулась на площадь Сэра Уильяма Уоренса и, поскольку оттуда не существовало проезда для повозки в Вапинг, повернула назад. Опять оказалась на Синнамон-стрит, миновала Кингз-Эдвард-стрит, проследовала по Вапингу, далее на Нью-Грейвел-лейн и снова остановилась на десять минут у таверны «Королевский герб». Впоследствии вспоминали, какая неприятная повисла тишина, когда повозка, скрипнув колесами, замерла. И вдруг раздался ужасный резкий звук: возница наемного экипажа, остановивший лошадей в верхней части улицы, внезапно развернул кнут, склонился со своего сиденья и с проклятием трижды коротко хлестнул по лицу мертвеца.