Судьба боится храбрых - Андрей Имранов

Еще неделю назад, первый раз обдумывая бегство, Тим рассчитывал, что в лесу можно будет легко прокормиться подножным кормом. Несколько видов местных фруктов он знал — по десертам в столовой — и полагал, что они просто обязаны расти и в лесу. Взять тот же Крым — персики не персики, но абрикосы запросто можно было найти и на диких деревьях. Но тут его поджидало разочарование — сколько он ни всматривался в кроны деревьев и в кусты за все дни пребывания в лесу — что с Годзиллой, что без, — но ни разу не заметил не только знакомых фруктов, но и вообще никаких. Ягоды всевозможных форм и расцветок попадались под ногами довольно часто, но Тим их трогать опасался, справедливо полагая, что уж лучше съесть кусок сырого мяса, чем потенциально ядовитую неизвестную ягоду. Ладно еще, Годзилла в состоянии сам себя прокормить, не отвлекаясь от дороги.

Ближе к вечеру лес стал чуточку более проходимым, и скорость передвижения Годзиллы снова увеличилась. Но было уже совершенно очевидно, что достичь города до заката солнца они не успеют, и Тим забеспокоился:

— Как скоро ты снова потеряешь способность логически мыслить? — спросил он у мерно шагающего Годзиллы.

— Об этом нет записей в моем дневнике, — прозвучал безразличный ответ, но Тиму в нем послышался легкий сарказм. «В самом деле, — подумал Тим со стыдом, — как бы он мог записать, во сколько это с ним происходит? Хотя…»

— Это понятно, — сказал Тим. — Может, по ним можно как-нибудь догадаться? Например, если в твоих записях упомянут закат, это означает, что как минимум до заката ты остаешься разумным.

— Это означало бы, что один раз я оставался разумным до заката, но не то, что так бывает каждый день, — возразило чудище, немало удивив Тима — он-то уже привык считать Годзиллу простоватым и не слишком умным. — Но и это рассуждение лишено смысла, — добавил Годзилла. — В моих записях нет упоминаний заката или других явлений, по которым можно было бы определить время.

— Понятно, — сказал Тим с сожалением и задумался. «Пожалуй, зря я его тупым считаю, — решил он после некоторых раздумий. — Ему же фактически день от роду, он ни фига не помнит и не знает. Мне сотри всю память, я бы, наверное, с месяц полным идиотом выглядел. А этот — ничего. Раз-раз, прочел свои записки, все заново сообразил и дальше топает. Молодец». Потом мысли Тима приняли другое направление. «А интересно, как он их читает? У него глаза внутри, что ли? Будто это не листки с надписями, а компакт-диск какой-то… Точно!» Тим улыбнулся неожиданно удачному сравнению. «Я, стало быть, ему компашку с вирусом подсунул. Эти, Руша Хем со своими волинами, каждый день Годзилле вирус чистили, а компакт-диск вынуть забывали. Нормальное дело, с кем не бывает. Вот и допрыгались…» Но тут Годзилла вдруг неожиданно встал неподвижно, и Тим напрягся. «Уже? — подумал он. — Вчера полночи прошагал, а сейчас еще и не стемнело…» Осторожно положил руки на «тарелку» и тихонько спросил:

— Почему стоишь?

Против ожидания, Годзилла ответил, и ответил сразу же:

— Река. Обрыв. Я могу перепрыгнуть, но не уверен, сможешь ли ты удержаться.

«Обрыв?» — Тим посмотрел вниз и с удивлением заметил, что ровная поверхность заканчивается буквально в метре от ног Годзиллы. Растущие по краю обрыва кусты и нависающие над ним деревья маскировали обрыв своей листвой, но теперь Тим видел, что за листьями расстилается чистое пространство. Он вгляделся, прищурив глаза, и с трудом рассмотрел сквозь листву деревья и камни на другом берегу. Было до него, по прикидкам Тима, метров тридцать — сорок. «Перепрыгнуть? Ничего себе». Река глухо рокотала где-то далеко внизу, видно ее не было, да и слышно тоже не очень. Тиму совершенно не улыбалось измерить глубину обрыва самим собой, поэтому идея с «перепрыгнуть» ему не понравилась. Очень не понравилась.

— Нет, — сказал Тим, — я против. Если я упаду, то погибну, и ты не сможешь дойти до Сейеса, потому что некому будет использовать эту «тарелку».

— Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю сейчас остановиться на ночь, а с утра продолжить путь. Вчера ночью ты меня чуть не убил, когда потерял это… способность логически мыслить. Мне просто повезло, что я успел применить «тарелку». Сегодня может и не повезти.

— Что ты предлагаешь? — повторил Годзилла.

— Есть одна мысль, — Тим скинул «тарелку» вниз, встал, прошел к хвосту Годзиллы и уже испробованным способом съехал по нему вниз. Спрыгнул с конца хвоста на землю, прошелся, остужая ноющую обожженную кожу. — Если использовать этот предмет, — Тим подобрал «тарелку», — до того, как ты все позабудешь, это не… поможет? Как думаешь?

Годзилла глухо уркнул и повернулся к Тиму.

— Полагаю, что не поможет. Или подействует непредсказуемым образом, например, отсрочит потерю мной способности логически мыслить на срок значительно меньший обычного. Кроме того, я не хочу, чтобы ты применял таэс до того, как это будет необходимо.

«Ага, — подумал Тим, пряча усмешку, — как я и полагал. Значит, достаточно крутануть эти тарелки, и ты снова станешь считать меня своим хозяином».

— Понял. Тогда такое предложение. Я сяду от тебя шагах в трех — твоих шагах конечно же, — а ты будешь потихоньку считать вслух до… до скольки получится. Как только ты замолчишь, я буду крутить «тарелки»… таэс, в смысле. Пойдет?

— Кто пойдет и куда?

Тим в досаде махнул рукой.

— Никто. Это я интересовался — приемлемо ли мое предложение?

— Да, — Годзилла помедлил. — Приемлемо. Я нахожу его разумным и достаточно надежным.

— Тогда, — Тим немного отошел от обрыва и сел на землю, — давай устраиваться на ночь.

Годзилла постоял секунд десять в раздумьях, потом шагнул наискосок от обрыва, встал боком к Тиму и сказал глухим голосом:

— Один… два…

Тим зевнул и пристроил перед собой «тарелку».

Замолчал Годзилла на счете «восемь тысяч семьсот семьдесят три». Или что-то около того. К этому моменту Тим успел уже десять раз проклясть свою идею, которая поначалу казалась очень умной, но с каждым часом, проведенным рядом с бубнящим числа Годзиллой, выглядела все тупее и тупее. Кроме того, монотонный счет глухим голосом в сочетании с мерным рокотом реки навевали сон похлеще снотворного газа. Тим уже и по щекам себя хлестал, и рожи корчил, и уши тер — тщетно. Веки тянуло вниз с такой силой, словно весили они кило по три каждое. Так что, когда Годзилла наконец замолчал, Тим даже не сразу среагировал. Секунд пять он тупо пялился на замерший в полутьме силуэт и, только когда Годзилла присел и резко развернулся к Тиму, крутанул ладонями внешнюю «тарелку» по часовой стрелке. Годзилла, уже поднявший ногу для шага вперед, поставил ногу обратно и замер.

— Ничего не читай, — Тим зевнул, — и охраняй меня, пока я не дам тебе другого задания.

— Понял, — глухо отозвался Годзилла.

Тим облегченно вздохнул, оттолкнул от себя «тарелку» и лег на бок.

Видимо, хищников в этих краях водилось меньше, чем там, где они шли вчера, — круг трупов поутру выглядел вовсе не так внушительно. Это даже и не круг был — просто штук десять тушек лежали на разных расстояниях от места, где спал Тим. Годзилла тем же безмолвным изваянием торчал неподалеку. Тим встал, потянулся, осмотрел ноющую и слегка распухшую ступню, потом похромал к торчащему неподалеку пеньку. Отломал большой кусок коры, приложил его к пятке и надел сверху оба носка. Критически осмотрел результат, хмыкнул и повернулся к Годзилле. Вряд ли эта «обувь» продержится хотя бы пару километров, но Тим пока пешком идти и не собирался. Зато теперь можно было наступать на правую ногу, не опасаясь новых заноз.