Сон над бездной - Татьяна Степанова

– А вот этот здешний фольклорный фестиваль, он как-то связан с местными легендами? – спросил Мещерский.

– Возле Нивецкого замка с четырнадцатого века проводились ярмарки. На них разыгрывалось что-то вроде карнавального действа, – ответил Гиз. – Ходили ряженые. Потом все это запретили. Но вот уже несколько лет как национальные традиции возрождаются.

– Расходы на содержание замка и реставрацию нам как-то надо покрывать, – хмыкнул Богдан. – Вот и организовали с помощью Олега весь этот балаган. Посмотрите, что тут уже завтра будет твориться.

– Разве в связи с гибелью Лидии Антоновны праздник не отменят? – спросил Мещерский.

– Это не праздник, это стихия – отменяй, не отменяй, все равно уйма народа соберется. Главная туристическая достопримечательность карпатского лета. Отец сегодня музей для экскурсий закрыл, и то уже был звонок из местной управы. Кто-то из музейных успел нажаловаться, что мы нарушаем договор.

– И все же трудно себе представить, – сказал Мещерский, – что в образе жуткого чудовища даже в легенде выступал по сути… ребенок, мальчишка четырнадцати лет. Ровесник Ильи.

Гиз посмотрел на мальчика.

– Есть вещи, которые многое меняют, – ответил он. – До неузнаваемости.

– Например?

– Поля белых лилий, один мимолетный взгляд на них…

– Ну и к чему ты все это рассказал нам? – хмыкнул Богдан.

– Да просто так, – Гиз улыбнулся. – Разве плоха история?

– А мне показалось, что вы рассказали ее затем, чтобы провести некие ассоциации, – сказал Кравченко. – Некие параллели с настоящими событиями. Я прав, Олег?

– А как вы сами считаете?

– Я не знаю. История, конечно, любопытная. Ужастик впору бы по ней снимать. Только вот как концы связать, чтобы дураки-зрители поняли?

– Я сейчас видел твоего отца. – Гиз, не отвечая (или, возможно, отвечая Кравченко вот так), обратился к Илье. – Он поправляется.

– Поправляются больные, а мой отец… он был мертвый.

– Илья, ты что? Не смей так говорить, – вмешался Мещерский. – Летаргия – это не смерть, это просто…

– Возвращение, – медленно, словно смакуя, произнес Гиз, – отсрочка. Только какой ценой на этот раз будет уплачено по договору? И кто из нас будет платить?

– Из нас? – спросил Кравченко.

– А вы как думали? Кажется, отсчет уже пошел.

Луна плыла над замком и, казалось, на мгновение зацепилась за шпиль дозорной башни. Стрекотали цикады.

Это была последняя относительно тихая ночь для Нивецкого замка. В саду под липами, на каменных лестницах, в узких коридорах, более похожих на тайные ходы, сгустился мрак. Электрическая подсветка не справлялась с темнотой. Луну закрыли облака.

– Гаси лампу, Лесинька, давай спать.

– Да погоди ты! Андрий, послушай меня.

В спальне Лесюков (стрельчатые окна, смотрящие на юг, высокие потолки с лепниной, с паутинками трещин, по которым скользил когда-то взгляд умиравшего здесь, в этой комнате, графа Шенборна) – Андрей Богданович, уткнувшийся лицом в подушку, и Олеся Михайловна с распущенными по плечам золотистыми волосами. «Коханночка моя, русалочка, сердынько мое ненаглядное» – так в минуты нежности называл ее муж, вот уже четверть века бывший целиком и полностью у нее под каблуком, даже и не помышлявший никогда о других женщинах, не имевший (это при его-то возможностях и положении) любовницы.

– Андрий, Андрюсик, – Олеся Михайловна властно тормошила мужа, запуская наманикюренные коготки в его рыхлое плечо. – Дрюсичка, ты не все мне сказал.

– Я рассказал тебе все как было. Они прилетели из Киева. К нему. Сама понимаешь, в какой ответственный момент. А он их… Не послал, нет, словно и не заметил. Смотрел как на стену. Они к нему с вопросами, с разными предложениями, а он… Мельгуненко по щеке потрепал. Это кандидата на пост министра внутренних дел! «Не бойся, – говорит, – тебе туда предстоит не скоро. Они мне это сказали. Они знают, верь. Тебе еще не скоро, другим быстрее». Кому, что, куда? Бред сумасшедшего какой-то. Куда это «туда»? И кто такие «они»? Эти киевские визитеры ему: «Ющенко вот-вот Раду распустит, назначит новые выборы. Коалиция провалена». А Шагарин, Петр Петрович наш… Леся, ей-богу, у него ум в результате этой самой летаргии повредился. Режь меня, но я после этого случая с киевскими Елене Андреевне в глаза про это скажу. Его, по большому счету, в Германию надо бы переправить в какой-нибудь хороший санаторий с этим… сама понимаешь, психиатрическим уклоном. Но там его выдадут по экстрадиции. И Швейцария выдаст – не поморщится. Раз уж в Англии дела не сложились, то пиши пропало. А у нас здесь даже в Киеве таких специалистов нет.

– А может быть, ему вернуться в Москву? – Олеся Михайловна наклонилась к самому уху мужа – большому, заросшему волосами. – Уж там-то найдутся специалисты.

– Ты что, с ума сошла?

– Дрюсик, рассуди. Шагарин больше тебе не полезен. Вот такой – уже не полезен. А неприятностей тебе его пребывание здесь может принести о-го-го сколько. Я ведь тебя предупреждала: не надо его принимать здесь. И в Киеве теперь все меняется. Если что… Они-то с Москвой всегда договорятся, а ты останешься в дураках. Да еще и кругом виноватым. Шагарин с Кремлем в ссоре, Кремль в силе, а наши… наши четвертый месяц правительство назначить не могут! И к кому ты будешь апеллировать?

– Олеся, перестань.

– Слушай меня, я плохого тебе не посоветую. Вот такой Шагарин тебе не полезен. Один звонок в Москву – ты знаешь кому – и… Прилетят вот так же на вертолете, заберут без шума. А там, в Москве, поглядят, какой он стал, да и лечиться отправят по-тихому. Не судить же будут такого, с приветом.

– Но он может восстановиться!

– Улита едет, когда-то будет. Вон, я где-то читала, если клиническая смерть длится дольше скольких-то там минут, то мозг уже поврежден. А тут неделю человек лежал без дыхания, без пульса.

– Но летаргия не смерть, – Андрей Богданович, сам того не зная, повторил фразу Сергея Мещерского (сколько раз это уже повторяли, убеждая себя и других!).

– Ой, кто это знает? Доктора и те не знают толком. Ты слушай меня, один звонок и… Ты ведь и сам об этом думал, Дрюсечка.

– Никогда! И в голову мне такое не приходило. Это подлость.

– Не приходило? Ну-ну, меня-то хоть не обманывай. – Олеся Михайловна зло и одновременно лукаво, по-русалочьи, улыбнулась, погрозила мужу розовым пальчиком. – А Лидка-то покойница чего ж тогда вся в мыле сюда примчалась?

– К Шагарину она. Ты ж знаешь, любовницей она его была. Из-за нее он от Елены едва не ушел.

– То-то что любовницей. Верней собаки она ему была. И чутье у нее было как у собаки. Чего она тебе говорила-то, как прилетела? Думаешь, не слышала я? Намек ясен был. Защищать она Шагарина сюда явилась.