Девушка, которой нет - Владислав Булахтин

Витек тяжело перевалился на другой бок:

– Договорились. Но только без обид. Представьте себе такой сюжет. Существуют две Вселенные…

– Почему не тринадцать?

– Не ерничайте, Илья Юрьевич! Просили? Получайте. Ровно две. (Старик пробурчал: «Валяй, я и четвертинку Вселенной не могу вообразить…») В одной человек сделал шаг – в другой этот шаг повторился. В одной вспорхнула бабочка с куста – в другой траектория сохранилась до зептометра[13]. Не смущает вас подобное?

Илья Юрьевич молча пожал плечами. Не удержался от ироничного:

– Где-то там, в других просторах, кто-то похожий на меня вздрогнул плечами?

– Более того: в голове у него пронесся тот же сумбур, что и у вас. Неужели вас ни разу не посещало ощущение – то, что вы делаете, делаете не совсем вы или не только вы?

– Все это хорошо знакомо мне из медицинской практики. Дежавю. Шизофрения.

– Смейтесь, смейтесь. Что необычного в том, что хаотичные метания мух по стеклу в точности повторяются в другом пространстве? Это же так логично – мысль, царапнувшая вас, тут же отражается на другом носителе. Синхронность полнейшая, вплоть до колебаний электронов в атомной решетке.

– Электроны – это, слава богу, не самое страшное, – облегченно выдохнул главврач.

– Слава богу, – согласился Витек. – Синхронность сохраняется вплоть до того времени, когда для живых существ наступает момент необратимой гибели головного мозга. В одной Вселенной судьба их прерывается, как вы знаете, самыми разнообразными способами. В другой – какое-то время они продолжают существовать, счастливо избегнув неизбежного…

Все эти слова были им найдены в углах больничного склепа. Из хлипкого убежища кровати он высматривал их душными майскими ночами, проговаривал, пробовал на вкус. Витек не просился в общую палату, потому что из сумрака своей одиночки нащупывал дорогу, которая должна не просто вывести из осточертевшей клиники, но и указать путь к отцу.

«Словно важные и прежде неотъемлемые частицы меня рассыпаны и блестят в темноте, а я собираю, вяжу спасительную нить, надеясь миновать грустного финала, который мне удалось прозреть».

Но, составляя цепочки из фраз, заточив их безжалостную, бритвенную остроту, он все больше запутывался, продолжая ждать таинственных сигналов и указаний.

Чем больше проходило времени, тем меньше оставалось надежд, что кто-то прояснит знание, то ли найденное извне, то ли самостоятельно вспухшее в сознании.

– Но позвольте, – от волнения Илья Юрьевич перешел на полемическое «вы», – какая синхронность? Она моментально нарушается! Выжившие тут же начинают перекраивать мир!..

Витек как болванчик качал головой, демонстрируя простоту вопроса и немедленную готовность ответа:

– Многое вы перекроили за месяц?

Илья Юрьевич остановился, уперся нахмуренным лбом в невидимую, но закрытую дверь. Растерянно огляделся в поисках стоп-крана, чтобы прервать движение эшелонов слов и прицепившихся к ним недомолвок. Они охлаждали радостные ощущения теплившейся внутри жизни.

Витек беспощадно продолжил:

– Вы преувеличиваете пассионарный азарт мертвых. Он лишь сейчас стал немного заметен…

По-прежнему не проронив ни слова, главврач присел на книжную башню. Покачнулся, но усидел.

– Когда рухнули американские башни-«близнецы», в одной Вселенной и головешки могли не сыскать, а в другой – везли чудом спасшихся в больницы. Либо они сами выбирались из-под завалов и через весь Нью-Йорк топали домой в пыльных одеждах. Думаете, надолго хватало этих душ, переполненных адреналином? День? Два? Некоторым и нескольких ужасных секунд под щебенкой стало достаточно, чтобы утопить себя в какой-нибудь спасительной фантазии…

Илья Юрьевич мотнул головой, словно стряхивая осыпавшуюся на нее побелку:

– Все равно! Те, кто выбрался… Они же что-то делали… – потускневшим голосом пролепетал он. – Покупали продукты?.. говорили с близкими?.. забивали гвозди?..

– Уходили, и память об этих нескольких днях благополучно стиралась. Все, кто соприкасался с ними после смерти, помнили только головешку и ритуалы захоронения. Чем активней ворочаются обреченные в своих гнездах, тем скоротечней время, отпущенное им на осознание и смирение. Чтобы окончательно исчезнуть, большинству достаточно дурмана снов, которые легко заменяют реальность. Так же прочны, так же вкусно пахнут. Если вам все удается, крепко задумайтесь, не иллюзия ли это. Впрочем, вы прагматичны, поэтому столь долговечны.

Илье Юрьевичу удалось прийти в себя, и он вновь попытался начать игру с возмущенного:

– Витя, ты придумал какую-то свиноферму с очередью на убой! Я раздобуду для тебя статистические данные о смертности. Это же целая армия!..

– Целая армия призраков-однодневок, – перебил Витек, – и почти все имеют удивительное свойство не замечать собратьев по несчастью. Конечно, есть несговорчивые осколки, склонные воображать лучшую для себя действительность. Некоторым даже удается воплотить отдельные хрусталики своей мечты. Если устойчивый особенно неугомонен – оба мира ни с того ни с сего лихорадит. Происходят необъяснимые явления вроде расстрела одноклассников, ритуальных самоубийств или продажи девственности по Интернету.

Илья Юрьевич пересел на кровать. Изобразил на челе сострадание к сумбурным фантазиям подопечного. Сквозь одеяло погладил полено его ноги:

– Понимаешь, мой мальчик… Эта картина миниатюрна и не вмещает буйство явлений нашего мира. История необратима. Может быть, одному твоему призраку достаточно чихнуть – и цепную реакцию не остановить.

– Пока обходилось, – усмехнулся Витек. – Это фантазеры считают – достаточно таежной стрекозе иначе взмахнуть крыльями, чтобы история человечества выпала из проторенной колеи. Дудки! Эти миры на удивление прочны. Даже если оседлать машину времени и упорно отмечать каждое Рождество прошлого века взрывами Белого дома, нынешняя действительность вряд ли изменится. Не надо думать, что история хрупкая, марципановая. Она устойчива как пьяный матрос, на утлом суденышке усмиряющий шторм.

– И еще – ты упустил логику. У каждого явления, даже такого грандиозного, как твои Вселенные, должна быть логика.

Витек охотно предложил оппоненту еще один алмаз, недавно обнаруженный в этой неприглядной комнате:

– Мирозданию просто жаль невоспроизводимых параметров души. Когда она покидает один физический носитель, ей предстоит запечатлеться на втором, где она навсегда останется неизменной. Душа не готова, она еще плавится от инерции жизни. Поэтому этот нематериальный алгоритм какое-то время работает на экспериментальной площадке. Любое движение души представляет такую ценность, что оправданно сотворение любого числа Вселенных.